Мара Будовская - Вечер в Муристане

Катерина мотается между Тель — Авивом и Миланом. С Борькой она разошлась, а вот с его родителями никак. Она при разводе доказала суду, что в бизнес вложены ее гонорары. Суд постановил, что бизнес принадлежит ей наполовину, как совместно нажитое имущество. Свадебный салон приносит хороший доход. Катерина поставляет фасоны платьев, чуть ли не похищая их из мастерских миланских кутюрье. Клиентура в салоне в основном «русская». Квартиру они с Борькой делить не стали. Катерина купила себе небольшие, но роскошные апартаменты в Рамат — Авиве. Я там еще ни разу не был.

Ко мне Катерина не пристает с того самого единственного раза. Теперь она в разводе, а мое сердце, хе–хе, свободно. Тут бы нам и сойтись. Но ей, видимо, больше ничего от меня не нужно. Ее личная жизнь происходит в Милане и для меня является полной тайной. Может, это какой–нибудь модельер, или бизнесмен, или принц. Однажды к ней приезжал какой–то итальянец, пожилой профессор истории. Она поселила его у себя, сама везде возила. Приводила и к Ломброзо, в качестве земляка. Называла она его «паппарино». Я спросил у Изабеллы, что это значит. Похоже на «пепперони». Изабелла сказала, что это по–итальянски «папаша», или «папик». Но, по–моему, он — не герой ее романа.

С Борькой мы как–то совсем разошлись. Пусть он меня простит, но он — дурак, хоть и не без хитрецы. Свою машину он всегда украшает по–свадебному. Говорит, так к нему на дороге лучше отношение, и даже полиция не задерживает. Еще он открыл свой бизнес, отдельный от родителей и от Катерины. Это магазин, который торгует купальниками и шерстью для вязания. Это напоминает его секцию по триатлону, где летом бегали и ездили на велосипеде, а зимой плавали в бассейне.

Талила открыла сеть ресторанов. Видел ее на одной презентации. Располнела, одета дорого, держится за своего Габи. Точь–в–точь его первая супруга. А ведь мы могли быть с ней счастливы.

Натик все еще с Гаей. Стоит нам собраться чисто мужской компанией, как он заводит шарманку о том, как же она ему надоела, страшила. А она и не страшила вовсе. Она даже очень похорошела в последнее время. Говорят, что женщины хорошеют от любви. Не знаю. Натик ее, хоть и не бросает, но не очень–то любит. Гая — солистка филармонического оркестра. Я купил себе абонемент.

Аракел Амбарцумян поехал в Ереван выбирать себе невесту. Вернулся с новой серией картин. Арарат, Эчмиадзин, озеро Севан. Невесты не понравились.

Цурило меня давно не трогает. Работаю себе спокойно и радуюсь, что не ушел из конторы.

Бумчик принес мне книгу писателя Пелевина, «Поколение П». Интересная вещь. Писатель разворачивает картину тотального управления народом через телевизор посредством нарисованных на компьютере политиков. Уж не консультировал ли его наш Цурило?

У меня все готово. Готов сценарий. Готовы компьютеры. Готовы виды Ершалаима и Москвы. Готовы видеоматериалы актеров, без которых я не смогу сымитировать манеру их игры. Готов и сам список актеров. Бумчик над ним рыдал. Вот псевдокастинг на мой псевдофильм:

Из живых — Тая, Талила и Цурило. Бумчик указывает мне на то, что надо быть последовательным, раз уж решил снимать покойников. Но Тае я пообещал, что она будет играть Маргариту. В Талиле такая животная сила, такое земное начало, что дьявол, если он существует, должен холить ее и лелеять. Она — идеальная Гелла. И Низа подходящая. А Цурило мне не жалко. Если с ним случится какая–то неприятность, я буду только рад.

Иногда я сажусь в машину и еду в Кейсарию. Там, среди раскопок древнего города–порта, есть развалины виллы, а может быть — только ее балкона, мысом вдающегося в море. Это вилла Пилата, его любимое место в ненавистной Иудее. Я приезжаю туда, стою на тех же плитах, на которых стаивал он, и смотрю на волны. Нет, его дух не витает над волнами, он не является мне среди брызг. Но что–то снисходит на меня. Что–то, что я не могу увезти с собой. Я даже уничтожаю это «что–то» в рыбном ресторанчике, среди звуков и запахов едальни. Но частица этого остается и дает силы продолжать свой сизифов труд, лепить пиксель к пикселю.

— Зачем опять мертвые цветы? — прошептала Тая. — Принеси мне лучше кактус в горшке. Живое.

Лазарский растерялся, отнес букет в столовую, поставил в пластиковую вазу без воды. Ваза секунду подумала и грохнулась, но Лазарский уже убегал по коридору в Таину палату.

Тая сказала твердым, своим, каким уже давно не говорила, голосом:

— Рины не было два дня. Завтра привези мне Рину.

— Так кактус или Рину?

— Рома, поздно веселиться. И повода нет. Завтра привези мне Рину.

Легко сказать — привези. Они с Риной давно уже порознь добирались до клиники. Глухие московские пробки он легче переносил в одиночестве, чем в тягостном молчании с дочерью. Ей тоже бывало невмоготу, и она опережала его на метро, хоть и с двумя пересадками. Он, бывало, выедет в клинику, оставив дочь дома, а входит в палату — та уже сидит у кровати матери, они о чем–то шепчутся или даже смеются.