Мара Будовская - Вечер в Муристане

Фильм шел по–русски, с итальянскими титрами. Девчонки (в конце концов, их оказалось всего пятеро) сидели неподалеку от Массимо. Фильм, конечно, необычный. Святая католическая церковь даже хотела его запретить к просмотру. Еще бы — дьявол рассказывает евангельскую историю, и вовсе не такую красивую, какая была принята каноном. Странно, что фильм запретили в безбожном СССР. Хотя, этот фильм не только против евангельских мифов, но и против КГБ. Здорово сделано, что все кагебешники там на одно лицо, и римский Афраний точно с такой рожей. За девяносто минут фильма Массимо изучил это лицо досконально. А выходя из кинотеатра и вновь машинально пересчитывая русских девушек, вдруг вспомнил, что это лицо было знакомо ему и раньше, до фильма. Это же Цури, израильский инструктор по антитеррористическим мероприятиям, который обучал их в рамках переподготовки после одиннадцатого сентября. Странно, как же он ухитрился сыграть в этом фильме? Во–первых, он не русский, а израильтянин. А во–вторых, в семьдесят девятом ему было максимум лет пятнадцать.

Война, благодарение Всевышнему, закончилась. Гая вне себя от счастья — ее герой вернулся с поля битвы. Сегодня она устраивает вечеринку в ресторане по этому поводу. Я не пойду. Я сегодня пойду в кино.

Мой фильм докатился до нашей страны. В большой прокат его запускать боятся, но несколько недель его будут крутить в тель–авивской Синематеке. Я доволен. Это единственное место, где можно посмотреть фильм без всеобщего хряпанья поп–корном. К этой дряни, от которой хочется пить и плеваться, потому что неразорвавшиеся снаряды прилипают к нёбу и к основанию языка, приучили весь мир американцы. А в Синематеке все чин–чинарем, еда только в буфете. Зрители приходят сюда смотреть кино, а не целоваться или жрать. Мы идем с Булгаковедом и Бумчиком. Булгаковед переживает. Я уже привык к тому, что мое дитя отняли, и оно не носит даже моего отчества. Мне это не впервой. А вот Булгаковеду, соавтору сценария, это больно. При этом денег, которые я хотел ему перевести, он не взял. Я положил их на отдельный счет и завещал его им с женой. Бумчик же деньги взял с радостью. И собственное соавторство его не волнует. Все, надо выходить. Допишу вечером, после сеанса.

Гая стояла на балконе ресторана и досматривала закат. Море, отблестев оранжевым, уже серело. Стоянка ресторана заполнялась машинами, гости поднимались по лестнице, ведущей на ресторанный балкон, здоровались с ней, рассаживались. Натаниэля все не было. Изабелла разозлилась на нее за то, что отговорила Нати собраться, как всегда, у папаши Якопо на травке. Но на этот раз она, Гая, сделала по–своему.

Она заметила, как разбирая солдатский огромный рюкзачище, который раньше в армии называли «чимидан», а сейчас — «кидбэг», он скорым движением упрятал в ящик стола коробочку, обитую красным бархатом. Поэтому сегодня будет ее заслуженная победа, к которой она шла долгие годы. И не будет Катерины, проклятия последних лет, подруги его русского детства.

В самые тяжелые дни войны, сидя у телевизора и внимая новостям, она постоянно спрашивала себя, а что если Нати не вернется? И поняла, что испытает огромное облегчение. Удивилась этой мысли, отогнала ее, но не изгнала вовсе. Поэтому с жестокой мечтательностью представляла себе, как сегодня Нати подарит ей кольцо и сделает предложение, а она отвергнет его при всем честном народе. Она даже придумала фразу: «Не хочу, чтобы ты продолжал портить мне жизнь. Достаточно с меня, что ты испоганил мне молодость». Понимала, что не решится на это, но помечтать–то можно?

Вот подъехал и «Вольво» папаши Ломброзо. Вышли Изабелла с Ионатаном, Якопо повозился в машине и тоже вышел. Изабелла, загорелая, в белом воздушном платье — вечная невеста, ей бы в шоферы Бориса Левитина, ступила несколько шажков по щелястому деревянному настилу и внезапно остановилась. Достала из изящной сумочки крошечный попискивающий мобильник, открыла его, ответила. Как была, в белом платье, села на усыпанный песком настил. Ломброзо подскочил к ней, вынул из ладони мобильник, поговорил, взял Ионатана за руку, потащил за собой вверх по ступеням.

Гая ощутила, как в диафрагму кто–то бьет теннисными мячиками. Так было, когда бабушка умерла, когда старшего брата ранило в Газе, когда с ней самой случился выкидыш на гастролях в Японии.

— Звонили из Тель — Ашомера. — сказал запыхавшийся Якопо. — Нати разбился на машине. Сейчас его оперируют. Мы с Беллой поедем, а ты тут сверни вечер и пригляди, пожалуйста, за малым.

Он сунул в ее руку руку сына, вовсе не маленького, уже пятнадцатилетнего. Тот было рыпнулся: «Я с вами!», но у Якопо не забалуешь. Так и остался он, рука в руке с Гаей. Гая даже не подумала о том, что ее самое тоже не берут с собой в больницу, как мальчишку Ионатана. Она думала о своей вине.

Гости поняли, что праздновать нечего, тихо поели и разошлись. Гая принялась названивать супругам Ломброзо, но они отключили мобильники. Тогда она отвезла мальчишку к своей матери. Та расстроилась, или сделала вид, что расстроена. Мальчику предложила ужин, постель и компьютер. Ионатан вцепился в ноутбук и принялся искать сообщение об аварии в последних новостях. Гая помыкалась в гостиной, а затем, сказав матери, что едет в больницу, вышла из дома.

Тель — Авив всегда был ей другом, утешителем, исполнителем желаний. Бывало, еще во время учебы в академии, после посещения музыкальной библиотеки на площади Бялика, она загадывала желание, бросая монетку в фонтан. Обычно никто туда никаких монеток не бросал, это стало ее собственным суеверным ритуалом. Вот и сейчас она отправилась туда, на маленькую уютную площадь, с которой когда–то было видно море. Бросив не одну монетку, а целую горсть — за выздоровление Натаниэля и ради очищения от чувства вины, она пошла, куда глаза глядят. Переулками вышла на Дизенгоф, оттуда, переждав минут пять у светофора, — на улицу Каплана, а там ей взбрело свернуть направо, на Леонардо да Винчи, и она оказалась у Синематеки. Там она увидела афишу фильма «Мастер и Маргарита». Прочтя аннотацию на афише подробнее, она поняла, что Михаэль — просто обманщик. Это был старый русский фильм, который решили уничтожить. Было написано, что его чудом вывез из Советского Союза один оператор–эмигрант. Наверное, это был Авраам! Непонятно, с какой радости Михаэль так гордо всем его показывал, как собственное творение.

Усевшись на скамейку перед Синематекой, она еще раз набрала Изабеллу. На этот раз та ответила.

— Повреждение позвоночника. Возможен паралич нижних конечностей. Разрыв селезенки, повреждения печени и других внутренних органов.