Сергей Минутин - Странник и Шалопай

Люди устали настолько, что совсем перестали чувствовать. Только евреи, выполняющие на земле традиционно охранные функции земного и человеческого бытия, изо всех сил старались поддержать в народах и страсть к наживе, и страсть к войне, пряча свои замыслы за личину мира, но и они не находили понимания. Никого больше не вдохновлял ни капитализм, ни фашизм, ни коммунизм, ни прочий «изм».

Евреи стали одиноки как никогда, они решили все свои задачи: разобщили народы, захватили все ресурсы земли и вроде подготовили почву для постоянных иудейских войн.

Как в своё время первосвященник иудейский Иосиф Каифа не смог убедить Понтия Пилата в справедливости казни Га — Ноцри [2], несущего новую веру, так и сегодняшние раввины не могли убедить остальной мир в том, что старое всегда лучше нового. Мир охватила усталость, назревало что–то новое, но прошлое не хотело уходить. Человечество пронизывала мысль о скором конце своего бытия.

Но Земля не остывала, она ещё дышала остатками своих лесов, питалась чудом сохранившимися, немногочисленными чистыми водами. Ещё оставались на ней и кое–какие зверушки. Земля терпела и человека на себе.

Она его даже любила. Сама она пережила не одну катастрофу, и её не пугало ни прошлое, ни будущее, она знала и то, и другое. Только некоторых своих «разумных» представителей и она терпела с трудом. Люди об этом знали и часто мысленно приветствовали друг друга: «Чтоб ты сквозь землю провалился». И многие, действительно, проваливались. Эта аура странности, ранее доступная избранным, теперь пронизывала всё человечество. Телеэкраны бесконечно транслировали длинные телесериалы: «Горец», «Секретные материалы», «Геракл», «Зена — королева воинов».

Человечество замерло в ожидании альтернативы своей прежней жизни. Это ожидание и стало той вселенской усталостью, поразившей всех, хоть и с разной силой. Больше других маялась и тосковала Россия и населявшие её народы. Шёл XXI век.

В России не осталось счастливых людей. Решая задачи по строительству «светлого будущего» и двигаясь от социализма к коммунизму и дальше к демократии, счастливые исчезли. Они предпочли обывательскую жизнь великим свершениям и разбежались из России во все концы Света, где многие из них, действительно, нашли конец, утонув в тёплых морях, разбившись в упавших самолётах, или были сдуты ураганным ветром.

Просто эти счастливые люди стремились не к тому свету. А тот Свет помнил Россию по книгам и их авторам: «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над землёй, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший.

И он без сожаления покидает туманы земли, её болотца и реки, он отдаётся с лёгким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна <���успокоит его>» [3]

Магия слов, завораживающая магия слов. Автор задумывался над прошлым и будущим, над вечным: «Сначала было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог». Эта книга всегда была с ним, и она не раз спасала людей от его гнева. За книгой он видел человека, равного себе. Этот человек давно был среди богов, а книга его продолжала жить на Земле его откровением. Воланд [4] посмотрел на книгу и вспомнил события давних лет. Его сердце наполнила любовь к этому человеку.

Он закрыл книгу и продолжил размышления. Автор книги, по земным стандартам, был великий грешник. Он не ходил на работу, он выиграл много денег в лотерею, через него обогатился маклер и, наконец, он спал с чужой женой, но всё же он был Мастером.

Его книгу продолжали изучать и читать лучшие земные умы. Наука и искусство на земле достигли такого уровня, когда учёные уже не могли выразить свои открытия словами, прямо указывающими на суть явления, музыкантам на хватало нот, а художникам красок, но они эти явления одинаково чувствовали.

Воланд, наблюдая человеческий гений, думал, что вот оно свершилось, люди, которых он искушал, наконец поднялись за пределы земного бытия, и он не допустил ошибку. И стихали ураганы, прекращались войны, мир впадал в сытость и покой. Но когда проходил первый восторг от земного творения, он опять брал книгу и понимал, что все они, искушаемые им люди, едва — едва стали понимать начало книги, и покой для них означает «застой».

И опять падали самолёты, рушились города, вынуждая людей шевелить мозгами, чего, как Воланд давно и ясно понял, в других условиях они просто не делали. Были исключения, но это было над ним. Исключения оттачивали его, Воланда, творчество. Велик Мастер. Велик Отец.

«…Ночь густела, летела рядом, хватала скачущих за плащи и, содрав их с плеч, разоблачала обманы. И когда Маргарита, обдуваемая прохладным ветром, открывала глаза, она видела, как менялся облик всех летящих к своей цели. Когда же навстречу им из–за края леса начала выходить багровая луна, все обманы исчезли, свалились в болото, утонула в туманах колдовская нестойкая одежда….

На месте того, кто в драной цирковой одежде покинул Воробъёвы горы под именем Коровьева — Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода, тёмно–фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом.

Он упёрся подбородком в грудь, он не глядел на луну, он не интересовался землёю под собою, он думал о чём — то своём, летя рядом с Волондом.

— Почему он так изменился? — спросила тихо Маргарита под свист ветра у Воланда.

— Рыцарь этот когда–то неудачно пошутил, — ответил Воланд, поворачивая к Маргарите своё лицо с тихо горящим глазом, — его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось после этого прошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал…» [5].

Воланд размышлял над прочитанным. Мастер открыл его тайну всем людям, но к ней не прислушались.

У всех есть право выбора, право на альтернативу, но почему целые народы выбирают худшее из предложенного. В последнее время он, Воланд, снял все запреты на информацию, телепрограммы заполнили игры, где главная задача так и обозначалась: «выбери правильную дорогу», ты можешь угадать все ответы, но не туда идти, а можешь постоянно ошибаться, но дорога будет верной.

Через Мастера Воланду стало проще готовить народы к принятию истины. Он видел, что прошло золотое время покровительства, когда новорождённый гений, будучи ещё в нежном возрасте, волнуясь и спотыкаясь, шёл на первую встречу с учителем.

Воланд сводил людей подобных друг другу, усиливая их и развивая земное творчество. Такое посредничество было его радостью, его искушением. Несколько слов учителя могли решить судьбу ученика, даже если урок длился не более пяти минут, и не было больше уроков.