Сергей Минутин - Странник и Шалопай

Душа Надеждина стала неспокойна. Её не успокаивал даже церковный хор, чудное звучание которого доносилось до входных дверей церкви, где, вместе с Надеждиным, ютилась разная «чернь». Надеждин и прочий «галерный» люд речь батюшки почти не слышал и не различал того, о чём он говорит и кому молится, но очень надеялся, что батюшке внимают первые ряды, вслушиваясь в каждое его «живое» слово. Надеждин не видел ни лица батюшки, ни лиц чиновников, но тоже надеялся вместе с нищей паствой, что православное милосердие побеждает диктатуру пролетариата, а также империализм, социализм, коммунизм и даже капитализм, который вновь вернулся, приведя за собой и кризис.

— Ох, уж эти яблочки на тарелочках, — молился Надеждин как умел, — то барышень–дворяночек, да панночек по кабинетам социализировали, а нынче вообще всю страну развратили. Молитесь, сволочи!

Надеждин был зол. Душа его кричала. Господь её слышал.

Надеждин, насмотревшись фильмов о том, как бес входит и выходит, ждал, когда задёргаются первые ряды. Но, похоже, что на этих прихожанах интересы тёмных и светлых сил слились в экстазе, никто не дёргался, все внимали батюшке.

Батюшка перестал читать молитву и перешёл к назидательной речи. Голос его стал громче, слова разборчивей. Батюшка призывал паству к «послушанию» и «почитанию».

О послушании Надеждин и сам мог многое рассказать. Когда на его плечи легли первые курсантские погоны, он готов был загрызть любого, кто отказался слушать приказы его Родины. Он пел песни о юнкерах и кадетах, о господах офицерах и был счастлив. Погоны грели душу, и он догадывался, почему в белой армии было так много безусых юнкеров, гимназистов и прочих осчастливленных перспективным карьерным ростом юношей. Отцы командиры называли их «Иисусовой пехотой». Впереди сияли золотые погоны и звёзды на них. Надо было только разбить «красных».

Когда Надеждин получил первое офицерское звание и стал хоть и «мелким», но благородием, жажда подвига в нём чуть–чуть поубавилась, ну а когда Надеждин дорос до старшего офицерского чина, жажда была утолена полностью, и он совсем ушёл из армии. Номенклатурное положение в её рядах так сдавило душу Надеждина, что он, несмотря на сопротивление тела, ушёл на «гражданку».

Наверное, к счастью Надеждина, вслед за его уходом развалилась и Красная армия, и социалистическая страна, и … ключом забила ностальгия по прошлому, по белым офицерам и царям, по дворянам и крепостным. Тогда ещё слово «послушание» звучало редко. Чиновники предпочитали дурить народ другим словом — «покаяние».

Первый президент России любил набраться водки до состояния поповской ризы и потом каяться. Надеждин его любил. У них была общая молитва: «Господи, помоги оклематься, не буду больше так напиваться».

Потом появилось другое слово «почитание» предков, ни тех, которые клали головы в борьбе с буржуями, а с точностью наоборот. И вот, наконец, эволюция, сделав спиральный виток, пришла к «послушанию» и требовала возвратить царя, а вместе с ним дворян и крепостных, но для начала вернуть все земли церкви.

Послушание! Это вы круто взяли. Вышколенный царский, придворный офицер мог любоваться своим послушанием вышестоящему чину. Он жил всласть и его не гнали на войну, при условии «послушания», погибать за Родину. Послушание вело его вверх по карьерной лестнице и позволяло презирать непослушных. А вот солдата за послушание били в морду, а за непослушание расстреливали, били палками и вешали. Солдата воспитывали скотом, лишая его всего, кроме права пасть за режим. И его, и его солдатскую семью заставляли кланяться барину, а попу ещё и руку целовать. Вот этот солдат из послушных и стал непослушным, когда его протащили через Русско–японскую, а потом и Первую мировую войну. А он на войне не то что господам офицерам кланяться устал, он уже и пулям не кланялся. Так зачем же вы, «мудрецы», призываете его потомков к покаянию. Чтобы снова их поставить «раком».

Вот уж кому надо кланяться и каяться, и послушаться, и почитать паству и просить у неё вечного прощения, так это самим попам. Признание ими отречения царя, ради восстановления своей собственной иерархии, для народа было сродни признания низложения со своей должности Бога. Царь, как и Бог, для кланяющегося вам народа был вечен. А батюшки, молясь о вечном, признали Временное правительство.

Временное. А теперь опять «поют» о вечном, но временному и очень переменчивому электорату. Следовательно, приспосабливаются, всасывают полной грудью не Божью благодать, а денежки из бюджета мирской власти. С чего бы это им делать без алчного и корыстного интереса.

Душа и ум Надеждина слились в гармонии и вместе искали правду, ту единственную истину, дающую спасение.

Надеждин стал пробираться сквозь толпу, чтобы сказать батюшке самое главное. Он бы мог крикнуть ему о самом главном, но тогда все вокруг решили бы, что в него бес либо входит, либо выходит, и это было бы чудом. Но Надеждин не видел в своих мыслях никакого чуда. Он молча добрался до батюшки и сказал ему: «Смени первые ряды».

Батюшка прервал свою речь о «послушании» и улыбнулся доброй улыбкой святого. Он тихо сказал, только для ушей Надеждина: «Сын мой, ты не первый поднимаешь этот вопрос. Только не ставь его на голосование. Первые тебя одолеют». Надеждин был рад этим словам батюшки. Батюшка был свой, родной. Батюшка со–звучал мыслям Надеждина.

Батюшка закончил службу и напутственными словами распустил паству. Мужики повалили из храма. Им хотелось курить. В храме остались только женщины. Женщины приступили к замаливанию индивидуальных грехов. Они подходили к каждому лику святого, становились возле него на колени и целовали стекло, прикрывающее лик от их жарких губ. Прикрывать лики святых стеклом было изобретением батюшки. Он заметил, что жадные и жаркие женские губы слизывают с икон не только краски, но грызут дерево, и приказал прикрыть святых стеклом.

Надеждин не очень понимал, за отпущение каких грехов какой святой отвечает, но, глядя на женщин, понял, что они либо сильно грешны, либо просят отпущения грехов с запасом, на ближайшую перспективу. Особенно усердствовали хорошенькие барышни, на которых увядающие женщины посматривали со здоровым недобром. В вопросах женской красоты и зависти благолепие святых не работало даже в церкви.

Надеждин залюбовался этими картинами женской страсти к искуплению грехов и женской «любви» друг к другу. Ему в голову опять непонятно откуда залетела мысль о том, что лесбиянство хуже пьянства. Но эта мысль была уже из высокой политики, той, где царили высшие чины и гомосексуалисты, поэтому и женщины спасались как могли.

Следом за этой мыслью в голову прилетела ещё одна о том, что если бы хоть часть этих женских поцелуев досталась их мужьям, насколько бы они стали добрее и курить бы стали меньше.