Сергей Минутин - Странник и Шалопай

Надеждин смотрел на лики святых и думал о том, что интересно бы знать, как надо вести себя в этой жизни, чтобы тебя так любили женщины по вознесению на небо. Кем были эти святые на самом деле. Они только смотрели на женщин и отпускали им грехи, совершённые с другими мужичками или не только смотрели, но и …, а потому молились вместе с ними, замаливая и свои собственные грехи и их заодно. А сколько у них было женщин, если теперь к ним тянутся и губы девочек и губы старух. Теперь уже улыбался Надеждин. Он не смеялся, он и о смехе, дурном смехе, знал многое. Он улыбался простой, совершенно безоружной улыбкой. Его улыбка упёрлась в вопрос: «А всё–таки, кто Богу более мил и угоден: один Вольтер или вся земная религиозная иерархия?».

Надеждина всё–таки влекло паломничество. Но он никак не мог выбрать место, куда бы хотел отправиться. Ходить и ездить туда, куда шли и ездили все, он не любил. Он вообще сторонился любой толпы, любого скопления народа. Многие святые места уже давно стали площадями для проведения массовых демонстраций и траты денег паломниками. У Надеждина столько денег не было.

Надеждин когда–то и что–то слышал о Сирии. Ему даже кто–то сказал, что христианство долгое время называлось сирийской религией. Но в Сирии был добродушный народ, среди которого Иисус Христос находил много своих приверженцев и последователей. А если все с тобой добры и милы, то кого спасать? Иисус отправился искать людей злобных, чтобы спасти их души. И нашёл. Нашёл священников, решающих в храмах свои проблемы, нашёл и ведомых ими овец, готовых за тридцать сребреников распродать всё и всех.

В то место, где был распят Христос, Надеждин не хотел. Он почему–то не сильно верил в то, что люди там исправились. Об этом же ежедневно вещал телевизор, показывая колонны танков и артиллерийских орудий. Но вот в Сирию, заповедную и совершенно неизвестную страну, из которой Иисус Христос начал свой путь на голгофу, Надеждин захотел так, что ему стало просто невмочь.

— Надо же, — думал он, — надо же, что же там за народ такой, если он смог вселить веру в Иисуса, веру в то, что человечество можно спасти. Надо же, Иисус поверил и пошёл спасать. Надо ехать, смотреть.

Сборы были недолги. С обломками и остатками российской авиации у Надеждина были почти родственные связи. Ему сделали большую скидку, а чтобы он спокойно долетел, пилоты рекомендовали выпить бутылку водки, лучше почему–то «датской». Он её и выпил. Потом, глядя на стюардессу, показывающую на себе, как надо правильно одевать спасательный жилет, влюбился в неё. Потом был какой–то авиационный предбанник и горячая курица с холодным морсом, потом уточнения по поводу жилета, потом шасси самолёта коснулись столицы сирийской земли г. Дамаска.

На святую сирийскую землю Надеждин сошёл страшно недовольный быстротой воздушного флота. Могли бы лететь и подольше. Высказав командиру экипажа всё то, что он о нём думает, и поцеловав по–отечески стюардессу в последний раз, ибо надежд на встречу с женщиной, которая постоянно летает, у Надеждина не было, он отправился в паломничество.

Он ходил по тем же улицам, по которым ходил Иисус Христос. Ходил и удивлялся тому, что за две тысячи лет сирийцы так и не удосужились ничего на этих улицах ни сломать, ни построить. Две тысячи лет постоянства. В его стране достаточно было одного года, чтобы не оставить от созданного камня на камне. Это было первое открытие.

Он смотрел на деревянные балконы, где дерево уже напоминало чёрный блестящий камень. Он думал, что Иисус Христос стоял на этих балконах и обращался к людям со своими словами откровения. А они переставали галдеть, поднимали глаза кверху и начинали слушать.

Надеждин бродил по г. Дамаску, постоянно произнося это слово с местным колоритом «DAMASCUS» и готовился к восхождению в горы. Надеждину сказали, что самое интересное в горах. Там, в горах, есть две деревни. Одна деревня мусульманская, и в ней сохраняется язык, на котором говорил Мохаммед, а другая деревня Ма — Алюля, христианская, и в ней говорят на том же языке, на котором говорил Иисус Христос. Надеждин мечтал об откровении, он хотел слышать и слушать этих людей. Он их ещё не видел, но уже любил.

Надеждин отправился в горы. Он заглядывал во все пещеры, попадавшиеся на пути, в которых отдыхал от палящих лучей солнца. Он совал руки во все потайные места этих пещер, пытаясь найти старые манускрипты. Он был отважен на своём пути. Он не боялся ни змей, ни кактусов.

Наконец Надеждин дошёл до пещеры, в которой по древнему преданию Каин убил Авеля. Это было так давно, что это нехорошее событие можно было считать за отправную точку всех грехов человеческих.

Надеждин растолкал со словами: «Исми Надеждин анна мин Русия» (Я Надеждин из России) дремлющего в тени смотрителя. Сонный смотритель, ещё не поняв, кто перед ним, безразлично произнёс: «Шу биддак шу битрид?» (Что ты хочешь?). Надеждин повторил: «Ана Руси» (Я русский). Смотритель, наконец–то проснувшись, понял, что это русский, а значит, чего он хочет, он и сам не знает, поэтому надо его запускать в пещеру, ибо всё равно не отстанет.

Смотритель взял ключи и вручил Надеждину листок бумаги, на котором на русском языке была написана история этой трагедии. Надеждин читал: «Каин и Авель были родными братьями, одинаково сильно любившими свою сестру. Но в один из несчастных дней Каин решил, что он имеет больше прав на свою сестру, и ударил спящего Авеля камнем по голове, убив его».

Смотритель впустил Надеждина в пещеру, а сам ушёл, видимо досыпать. Это в России полдень — пик деятельности, а на жарком Востоке — это глубокий сон во время самой страшной жары.

Надеждину почему–то было в пещере совсем не страшно, а даже наоборот уютно и прохладно. Было ещё одно чувство, которое Надеждин мог определить как «торжественность». Всё–таки не каждый день попадаешь в место совершение первородного греха, да ещё такого, как убийство. Надеждин зевнул и задремал. Сколько он проспал, он выяснять не стал, а потопал к двери, чтобы выйти из пещеры. Дверь оказалась заперта. Видимо, смотритель, заглянув в пещеру, не сильно всматривался в её пустоту. А смотреть в пещере, кроме как на камень — орудие убийства, было больше абсолютно не на что. То, что можно уснуть в пещере, смотрителю и в голову не приходило. Надеждину стало страшно. Он сильно забарабанил в дверь. Ответом была тишина. Надеждин заметался по этой небольшой, но полной тайн пещере. Он попробовал кричать. Но его крик даже в пещере был плохо слышен.

Надеждин испугался ни Каина и ни Авеля, он испугался того, что смотритель стар и вечно спит, а в горы, ради «посмотреть» паломники ходят редко. Это ведь святая земля, здесь массовый зритель не просто не нужен, он даже вреден. Надеждин боялся умереть от голода. Он всегда был за любой «шухер», кроме голодовки. Кружась по пещере и прикасаясь ко всем её святыням, он успокоился. Более того, он стал видеть себя фигурой исторической. Так выходило, что с тех пор, как на пещеру навесили двери, а это было пусть и всего лишь несколько веков назад, он возможно, оказался первым человеком, запертым в пещере. Душа Надеждина спасла Надеждина. Она ликовала. Она говорила телу, что с ним ничего не случится. Она требовала от Надеждина достать путевой блокнот и ручку и начать писать.