Джуд Морган - Тень скорби

— Нет. В смысле, не только до вершины. Одышка начинается уже к тому времени, как она доходит до промежуточной площадки, — говорит Энн, как всегда наблюдательная. — Я спрошу ее. Но не хочу этого делать. Ты понимаешь, не так ли?

Да. Тебе откусывают голову или окатывают парализующим молчанием. Но на другом уровне, где ни ей, ни Энн не хватает смелости произнести вопрос вслух, Шарлотта понимает: на самом деле они боятся прямого ответа.

Позже, когда они собираются в столовой при свете лампы, Шарлотта украдкой бросает на Энн вопросительный взгляд, а Эмили ловко перехватывает его и говорит:

— Нет, никаких докторов. Мне и без всех этих треволнений надоело быть простуженной. Шарлотта, ты говорила, что мистер Уильямс прислал рецензии. Давай послушаем их.

С этими словами Эмили очень осторожно садится; ее грудь судорожно поднимается и опускается. И ты знаешь, что она еще несколько минут не сможет говорить из-за одышки. И ты могла бы прижать ее к стенке, принудить к этому, доказать это, заставить ее признать — если бы ты была жестокой, или не так сильно любила ее, или была бы менее напугана.

Итак, вопросы: повисшие под потолком вынужденного молчать дома.

Высказанные вслух — спланированные и подготовленные в муках.

— Эмили, ты в последнее время так занята — почему бы тебе не отдохнуть немного и не дать простуде возможности пройти?

Но это все равно что дрожащей рукой завершать элегантный карточный домик, а уже в следующий миг видеть, как он рассыпается. Эмили хмурится, глядя на сестру с выражением изнуренного замешательства.

— Шарлотта, да что же с тобой такое в последнее время? — говорит она, открывая печь, чтобы вытащить хлеб. — Твои разговоры сделались очень утомительными. Прости, я знаю, что ты оплакиваешь Брэнуэлла, и потому… — Запах свежеиспеченного хлеба поднимается к потолку. Шарлотта размышляет над тем, как странно, что самый теплый и радушный запах может приобретать столь мрачную ассоциацию, окрашиваться таким ужасом. Поднимая противень с хлебом, Эмили вдруг тихо вскрикивает и морщится, а затем с грохотом выпускает ношу из рук и хватается за бок. Но взгляда Шарлотты избегает. И Шарлотта вскоре осознает, что Эмили ждет, чтобы она ушла: ушла и забыла, что вообще это видела.

Вопрос к папе: может, невзирая на протесты Эмили, он все-таки пошлет за доктором Уилхаусом, как в случае с Брэнуэллом? (Только, конечно, на этот раз все должно быть иначе.) Папа держится: потусторонние крики и глухие удары первых ночей остались позади. И теперь кажется, что податливую верхнюю почву его «я» смыли дожди, обнажив глубокий слой твердой стойкости. Папа качает головой.

— Боюсь, это бесполезно, моя дорогая. Я уже разговаривал с ней — со всей откровенностью — по поводу тревоги за ее здоровье. Она говорит, что, если я пошлю за доктором, она откажется от осмотра. — Он вздыхает. — И это, конечно, ее право. Доктора-отравители — так она их называет, причем вполне серьезно. Это любопытным образом напоминает мне об отношении, которое выказывали к врачам простые деревенские люди в дни моей ирландской юности; своего рода суеверный страх, что доктор чуть ли не приносит в дом болезнь.

Или, скорее, послать за доктором — значит признать, что ты серьезно болен.

На высказанные вопросы простых ответов нет. А как насчет невысказанного вопроса, который неодолимо разрастается, пока год ковыляет к концу: неуязвимый вопрос-великан, с которым никак не ожидал столкнуться: как живут во мраке ?

Брэнуэлл умер, его больше нет: после такого должно быть… нет, не излечение и не покой, но просто отсутствие больших событий, пустое тихое пространство, по которому можно оцепенело бродить и думать или не думать. А вместо этого вот что: звук, ясный и неизбежный, в какой бы части дома ни находился, звук лающего кашля Эмили. Подобно большинству повторяющихся звуков, таких же как тиканье часов или скрип ворот, если какое-то время к нему прислушиваться, начинаешь разбирать странные пересекающиеся ритмы и высоты, угадывать слова. И вот с каждым днем скулы, линия челюсти и надбровные дуги Эмили все больше и больше выступают, как будто художник тщательно дорисовывает резкий белый блик на картине ее болезни.

Как живут во мраке? Надеются на проблеск света. Брэнуэлл угасал быстротечно, — но Эмили не Брэнуэлл: тот еще до болезни подорвал здоровье; Эмили сильная. Однако от этой леденящей погоды ей неизбежно становится хуже. Скорее бы потеплело…

— Давай я покормлю собак, Эмили, — предлагает Энн. — В коридоре пронзительный холод.

— А что такое? Не говори глупостей. Ты чувствительнее к холоду, чем я. В любом случае это моя работа, всегда была моей, — говорит Эмили, продолжая нарезать мясо и заполнять миски. Выходя из кухни на задний двор, она на миг теряет равновесие в прорезаемом жестокими сквозняками коридоре. Энн и Шарлотта бросаются на помощь. Эмили отказывается смотреть на них, пока они не отпускают ее рук.

Позже:

— Мистер Уильямс прислал еще книг, Эмили. Он знает, что ты… чуть-чуть нездорова и в подавленном настроении, и подумал, что это могло бы помочь. Посмотри, эссе Эмерсона [111] Эмерсон, Ральф Уолдо (1803–1882), американский эссеист, поэт и философ; один из виднейших мыслителей и писателей США. В своем эссе «Природа» Эмерсон первым выразил и сформулировал философию трансцендентализма. , того самого, о котором мы говорили. Почитать тебе?

Эмили, сидящая у камина, только кивает. Ее пребывание там кажется временным и неуклюжим; однако лежать на коврике перед камином, чтобы затем просить кого-то о помощи и с трудом подняться на ноги, она уже не хочет.

Шарлотта читает. Энн шьет. Когда наступает пауза, Эмили говорит, глядя на огонь:

— Мило со стороны твоего мистера Уильямса, ведь он даже не знает меня. — А потом намек на прежнюю скептическую полуулыбку расползается по ее лицу. — Конечно, если бы он меня знал, то вовсе бы не был милым. Продолжай, Шарлотта.

Шарлотта продолжает читать. Когда она переворачивает страницу, Энн касается ее руки.

— Она спит.

— Что ж. — Шарлотта закрывает книгу. Во рту у нее пересыхает. — Это хорошо.

— Да. Ей нужен отдых.

Итак, они прячут это, они на цыпочках обходят огромную трещину, открывшуюся под ногами: по вечерам Эмили никогда не одолевает сон. Эмили может достигнуть сна только терпением и упорством. Они смотрят на сестру. Кожа под веками голубая, зубы проступают под иссохшими губами, придавая Эмили откровенный и противоречивый вид. Энн нежно убирает волосы с ее лица, и беглый взгляд, брошенный на Шарлотту, признает странность ситуации: самая младшая, та, о которой всегда заботились, поменялась местами.

— Ее нужно уложить в постель, — говорит Шарлотта и в секундном забытье собирается позвать Брэнуэлла и посмотреть, достаточно ли он трезв, чтобы нести Эмили. (Как жить во мраке?..) — Как думаешь, мы сможем сами отнести ее наверх? Ведь если мы ее разбудим, она не примет нашей помощи, настоит на том, чтобы подниматься самой, и сделает себе хуже…