Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

И она сказала просто:

— Это безумие города меня треплет.

Он не велел ей говорить об этом. И, умолкнув, держась за руки, они смотрели, как рядом танцуют, поют, смеются. И были счастливы. Ему было хорошо лежать головой у нее на коленях. А ей было хорошо от того, что его голова лежит у нее на коленях. И пальцы ее изучали его лицо. А когда он ловил их зубами, он нежно их покусывал.

И снова и снова она повторяла, что любит его. А он повторял, что любит ее. И каждый раз в этом было что-то новое.

Лия прошла мимо них и улыбнулась. С влюбленными всегда так, подумала она и вспомнила, как за нею ухаживал ее мужчина.

Элиза посмотрела на часы. Было около одиннадцати.

— Пора идти, — сказала она.

Но Кзума не хотел двигаться. Пришлось поднимать его силой.

Музыка смолкла, люди стали в круг, хлопали в ладоши и притоптывали. Это был танец Мужчины и Женщины. Танец, в котором мужчина и женщина выходят на середину круга и ведут беседу руками и всем телом, но губы их молчат.

Кзума вспомнил, как в первый раз танцевал этот танец. С Мейзи. На углу улицы. Под уличным фонарем.

— Пошли танцевать, — сказал он и взял Элизу за руку.

Теперь Мейзи пела. Голосок ее взлетал вверх над топотом ног и хлопками ладоней.

Кзума и Элиза вышли на середину круга, и Кзума стал жестами звать к себе Элизу, но она не шла. В ее отказе была боль, и тело дрожало, а лицо кривилось, так больно было ей отказывать ему.

Женщины громко выражали сочувствие. Мужчины подзадоривали Кзуму. А надо всем взлетал голос Мейзи. И боль от танца Элизы проникала в ее голос.

Кзума продолжал звать мягкими, молящими движениями, Элиза двинулась в его сторону. Один шажок. Два. Но дальше идти не могла. Танцевала на месте и, как ни старалась, ближе подойти к нему не могла.

Кзума удалялся, разочарованный и несчастный. И вдруг Элиза обрела свободу. Снова двинулась вперед. Манила руками, подзывала движением головы. А он не слышал. Был удрученный, несчастный.

Мужчины ему сочувствовали. Женщины подсказывали Элизе, чтобы звала громче.

Ритм танца стал напряженнее, настойчивее, быстрее. Она крутилась на месте. Молила руками. Понуждала головой. Приказывала ножками. Быстрее и быстрее. А он все удалялся, удрученный, несчастный.

Ритм Элизиного танца замедлился, стал тихим, томным.

Голос Мейзи стал тихим, томным.

Полузастенчиво, полужадно Элиза танцевала, пока не оказалась напротив него. И тогда, с любовью в каждой жилочке, предложила ему себя. Не просила. Не приказывала. Просто предложила. Вся его угнетенность испарилась. Они подтанцевали друг к другу и, взявшись за руки, закружились в торжествующем вихре победившей любви.

Танец кончился под оглушительный хор похвал. Элиза, запыхавшись, держалась за Кзуму.

— Нам пора уходить, — еле выдохнула она.

На прощание их щедро хлопали по спине.

Они зашли в комнату Кзумы, где он переоделся. Элиза обошла всю комнату и все потрогала.

Она проводила его до того места, куда они ходили в свой первый вечер. Тогда он ничего не знал про рудник. Шум Малайской слободы ослабел до далекого гула. Звезды горели, яркие и лучистые. Вдали вставали отвалы — темные призраки, тянущиеся к небу.

Кзума вспомнил, как был здесь с нею в первый раз. Он так хотел поцеловать ее, но она не далась. Как давно это было! Тогда он ничего не знал о руднике. Теперь он — старший рабочий и знает очень много. Почти все.

— Помнишь тот первый вечер? — спросила она.

— Да.

— Ты меня тогда не знал, но хотел поцеловать.

— Ты не далась.

— Я тебя боялась.

— А теперь?

— Теперь боюсь еще больше, потому что люблю.

— Иди домой, — сказал он.

— Хорошо.

Он крепко обнял ее, потом оттолкнул. И быстро зашагал по тропинке, выводящей на дорогу к руднику.

Обернулся, помахал. Элиза глядела ему вслед, пока бледное покрывало мрака не скрыло его. А тогда повернулась и медленно побрела в Малайскую слободу.

В мозгу у него пела птица. Пела утомленно, потому что он устал. Он повернулся на бок, но пение не исчезло. Звучало четко, но очень далеко. Кзума глубоко вздохнул во сне. Птица пригрозила, что улетит. Лучше послушать. Он слушал, и птица снова убаюкала его.

Он вернулся утром, когда бледное бесцветное солнце стояло уже высоко. Собирался пойти к Лии. Знал, что Элизы там еще нет, слишком рано. Но думал прийти и подождать ее, чтобы, вернувшись из школы, она его там застала. Огромная усталость, однако, загнала его в постель, а теперь пела птица.

Он опять крепко уснул, и голос птицы превратился в сон про Элизу, и вчерашний вечер, и праздник.

Ночью не то что днем. Время движется медленнее. Работать труднее. И не заснуть очень трудно.

Голос птицы вернулся, звучал назойливо, все ближе и ближе. Кзума застонал и перекатился на спину. Теперь к голосу птицы добавлялись другие звуки. Он пытался их прогнать, но они не уходили. Ветер и вода шумели и шумели в листьях и не давали закрыть глаза.

Голос птицы превратился в человеческий — кто-то напевал. Он открыл глаза и уставился в потолок. В комнате было светло. И не так холодно, как когда он вошел сюда утром.

Он вспомнил, что бросился на постель поверх одеяла. Теперь одеяло прикрывало его. И башмаки были сняты.

Он повернул голову. Посреди комнаты горел веселый теплый огонь. А свист в деревьях оказался шипеньем сковороды на огне. Но в комнате никого не было. Он ясно слышал, как кто-то напевал, а теперь — ничего.

Нет, вот опять. Это за дверью. Ближе и ближе. Дверь отворилась, и вошла Элиза с буханкой хлеба и несколькими пакетами.

Заметив, что он не спит, она перестала петь и улыбнулась. Кзума был потрясен, увидев ее здесь, и от этого почувствовал себя дураком. Он не ожидал, что она придет в эту комнату, разведет огонь, сготовит ему еду. Мейзи — да, пожалуй, но Элиза — нет, этого он никак не ждал.

Она сложила покупки на столик, бросила взгляд на сковородку, подошла и села на край кровати. Старая железная развалюха застонала. Элиза легонько поцеловала его.

— Спал хорошо?

Он кивнул. Просто не верилось, что эта женщина, которая пришла в его комнату, готовит ему еду и все так аккуратно прибрала — та же Элиза, которую он знал раньше. В глазах ее играл смех, как у Мейзи. И на него они смотрели мягко и тепло.

— Ты не рад мне, — сказала она.

— Что ты, что ты! Я просто не думал…

Она рассмеялась, зазвенели колокольчики.

— Не думал, что я приду на тебя поработать?

Кзума взял ее руку, разглядел ее и ответил:

— Да.

— Какой же ты бываешь дурак, Кзума!

Она дружески ткнула его в плечо, пошла к сковороде, перевернула бифштекс. Закипел чайник. Она заварила чай, нарезала хлеба.

— Можно подумать, — сказала она, глядя на него через плечо, — можно подумать, что ты в первый раз кого-то любишь.