Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

— Конечно.

— Вот спасибо!

— Смотри только, не слишком обременяй Лоис, — сказал Мэби. — Мы очень ее любим. И хотим, чтобы и другие обращались с ней бережно.

— Замолчите, Пол, — перебила его Лоис. — Можно подумать, что я сама не могу о себе позаботиться.

— А разве вы можете, дорогая моя?

Сегодня Мэби, как никогда, был склонен к нравоучениям.

— Не вижу в этом никакой необходимости.

Удомо молчал. Слова Мэби явно предназначались ему.

— А ты как думаешь, Майк, может она о себе позаботиться?

— Не желаю я тут сидеть и слушать, как вы меня обсуждаете, будто я какая-то подневольная африканка… — Рассердиться на Мэби всерьез Лоис просто не могла. Слишком хорошо его знала, слишком была к нему привязана. — Вы устали, Пол, и мы с Майклом тоже. Кончайте и пойдем.

— А я хочу рассказать вам о своем племени.

— Вы мне уже рассказывали.

— Этого ни разу не рассказывал. Вот Майк подтвердит, что я говорю правду. Знаете ли вы, что племя, к которому я принадлежу, считается самым диким, самым отсталым во всей Африке. Даже наши соотечественники-панафриканцы смотрят на нас сверху вниз. Когда жители равнин хотят отозваться о ком-то с пренебрежением, они говорят: «Он хуже всякого горца». Правда, Майк?

— Вы устали, — мягко сказала Лоис.

— Да. — Мэби вздохнул. — Веди ее домой, Майк. И не обращай на меня внимания. Я сам не знаю, что со мной происходит.

Они свернули на Хэйверсток-хилл и пошли вверх по пологому откосу, который постепенно становился все круче. Ночь была ясная и очень тихая. Звезды колко мерцали в черном небе. Месяц из узкого серпа превратился в апельсиновую дольку. Изредка мимо проносились машины, изредка попадались прохожие. Но чаще улицы были пустынны. Они подошли к станции метро «Белсайз парк».

— Здесь вы можете сесть на автобус, — сказала Лоис.

— Я провожу вас до дому, — ответил Удомо.

Они перешли улицу, миновали кошерные лавки [9] Кошерные лавки — лавки, где продаются продукты, которые еврейский закон допускает в пищу. . Кафе напротив метро оказалось открытым.

— Давайте выпьем чаю, — сказал Удомо.

Она подумала: «Какой он сегодня тихий. Кажется, он из тех, кто умеет молчать».

Они вошли в кафе. Зная, что он будет рад теплу, она направилась к угловому столику возле электрического камина. Усталая официантка приняла заказ.

Лоис откинулась на стуле и ждала, чтобы он заговорил. Конечно, это глаза делают его лицо хмурым и печальным. Как странно, у всех у них в минуты покоя лица становятся печальными. Может быть, печаль присуща самой Африке и их удел носить в себе частицу этой печали? Может быть, Африка— печальный континент? И не потому, что так сложилась ее судьба, а по своей природе? Она замечала эту грусть у всех африканцев, с которыми ей приходилось встречаться. Но зато уж если они смеются, то, как солнце, озаряют своей радостью все вокруг.

— О чем вы думаете? — спросил он.

Теперь он мог смотреть ей прямо в глаза и оставаться при этом спокойным.

— О вас, — ответила она. — Я хочу сказать — о вас пятерых и об Африке.

— Вы обязательно должны поехать туда когда-нибудь, — сказал он.

— А какая она, Африка?

Лоис знала, сейчас он обязательно улыбнется.

— Такая же, как всякая другая земля, — ответил он. — Только для нас, тех, кто там родился, лучше ее нет на свете.

Официантка принесла чай.

— Вы так и не ответили мне.

Ей казалось, она видит, как воспоминания проходят перед ним. Может, теперь он разговорится.

Он начал говорить медленно, тщательно подыскивая слова, глядя ей прямо в лицо невидящим взглядом .

— Африка? Она немного похожа на сердце. Представьте себе ее очертания. Она похожа на сердце. Африка — это мое сердце, это сердце всех нас — людей с черной кожей. Без нее мы ничто. Пока она несвободна, мы не люди. Вот почему мы должны освободить ее. Или умереть. Вот так!

Теперь взгляд его уже не был невидящим, в нем читались вызов и робость. Она подавила в себе желание спорить, убеждать. Разве можно оспаривать то, что недоступно твоему пониманию? А если и можно, она все равно не будет.

— Я понимаю, — спокойно сказала она и стала разливать чай.

— Этого не понять ни одному белому, — сказал он.

Скованность его исчезла. Он весь раскрылся. И вдруг оказалось, что в нем нет той неистовой, неукротимой силы, которая страшила ее. Перед ней был милый, обаятельный человек, каких она давно не встречала. Она подвинула к нему чашку. Он взял ее руку и сжал осторожно и нежно.

— Я рад, что вы спросили меня о моей стране, — сказал он. — Вы заставили меня подумать. И теперь я знаю. На свете нет ничего более важного.

Она внутренне съежилась и отвела глаза в сторону. Может быть, на родном языке он красноречивей. Ведь он образованный человек, имеет ученую степень. Почему же ему так трудно находить слова, когда речь заходит о том, что его глубоко волнует? Может быть, раньше он ни с кем не делился своими сокровенными мыслями?

Он перевернул ее руку ладонью кверху.

— Какая маленькая, — сказал он.

— У всех женщин маленькие руки, — возразила она.

— Никогда раньше не замечал, — сказал он.

— Значит, вы никогда не влюблялись.

— Никогда, — подтвердил он. — Лоис, вы любите Мэби?

— Увы, нет. А было бы хорошо, если бы мы с ним любили друг друга.

— Он вам очень нравится?

— Да, мне нравятся такие люди.

— Художники? Как ваш муж?

«Вот оно. Начинается», — подумала Лоис.

— Дело не в этом. Просто я люблю таких людей.

— Вы мне нравитесь, Лоис, — сказал он.

— Очень рада. — Она налила ему еще чаю.

— Я хочу сказать, вы мне нравитесь… в определенном смысле. — Он с трудом выговорил эти слова.

Она быстро взглянула на него.

— Это от одиночества, Майкл.

— Я одинок. Это правда.

— Тогда найдите себе какую-нибудь славную девушку. Пол может вас познакомить, у него много приятельниц.

Он подождал, чтобы она взглянула на него, затем сказал:

— Я хочу вас, Лоис.

В ней поднялось возмущение.

— При чем тут я? Вы что, влюблены в меня? Или думаете, со мной легко завести интрижку?

— Вы мне нравитесь, — тихо, но твердо произнес он.

— Вы что же, спите с каждой женщиной, которая вам нравится?

— Нет.

— Тогда при чем тут я?

— Вы сердитесь. — Он улыбнулся широкой настоящей улыбкой, осветившей и его глаза. — Мне нравится, когда вы сердитесь.

Она попыталась подавить смущение.

— Прекратим этот разговор, Майкл. Мне скоро сорок. С меня достаточно романов, которые были у меня в молодости. Я не люблю романов: в них есть что-то нечистоплотное, неопрятное… Мне не нужен мужчина…

— Каждой женщине нужен мужчина, — сказал он.

Она замолчала и холодно посмотрела на него.

— Вы же сами знаете, что это так, — спокойно сказал он.