Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

— Благодарю вас, господин председатель, — сказал Лэнвуд. — Я счел бы свой долг невыполненным, если бы не упомянул, хотя бы между прочим, о подобном проявлении шовинизма со стороны члена партии, стоящей на стороне прогресса. А теперь перехожу непосредственно к вопросу, поднятому этой дамой. Вы должны, как она сказала, занять непримиримую позицию по отношению к «черной элите» — этому честолюбивому беспринципному меньшинству. Иными словами, вы должны занять непримиримую позицию по отношению к нам, поскольку мы и есть те люди, о которых она говорила. Превосходно! Теперь все ясно. Мы находимся в стане откровенного империализма, где торжествует принцип «разделяй и властвуй». Оторвите руководство от народных масс! Сейте вражду в сердцах простых людей к их руководителям — вот что проповедует эта дама. В одном отказать ей нельзя — она говорит то, что думает. По крайней мере, мы теперь знаем, с кем имеем дело!

Мы не можем сказать того же о вашем министре, господин председатель. Он постарался пустить пыль в глаза внушительными суммами, якобы истраченными на постройку дорог, школ и больниц. На бумаге все это выглядит прекрасно. Но нас интересует не бумага. Мы-то знаем, как живут люди в действительности. И эта действительность отнюдь не соответствует нарисованной им чудесной картине прогресса. Но даже если бы это было так, какое отношение имеет все это к свободе?

Вы, господа, как видно, органически не способны понять, что такое свобода. Свободу ничем нельзя подменить! Народы колоний проснулись, господин председатель, и не думайте, что их цель — экономический и культурный прогресс. Их цель — свобода, возможность самим, по своему усмотрению, решать собственную судьбу, собственное будущее. Нас обвиняют в несговорчивости и смутьянстве. Что ж, так оно и есть, и я нисколько не стыжусь признать это. Я усомнился бы в себе, в своих побуждениях, в своей честности, если бы вы перестали обвинять меня в несговорчивости и смутьянстве. Так уж повелось, что самые благородные, самые мужественные сыновья и дочери порабощенного народа восстают против своего врага, взрывают его мосты, пускают под откос поезда, выводят из строя машины. Только предатели и люди с психологией рабов ведут себя иначе. Мы должны быть несговорчивыми и смутьянами до тех пор, пока не станем свободны. Вы просите нашего сотрудничества. Очень хорошо. Вот вам одно-единственное условие: заявите о своей готовности обсудить с нами дату вашего ухода из колонии. Тогда, и только тогда, мы станем сотрудничать с вами! Сегодня мы отвергаем ваше приглашение. Мы не можем ответить вам ничем иным. Раб не сотрудничает с рабовладельцем! Предупреждаем вас, предупреждаем открыто и честно, что мы готовы разорвать свои цепи! Война объявлена!

Черные, как один, поднялись на ноги, бурно аплодируя Лэнвуду. Белые во всех концах зала вскакивали и поднимали кверху руки, требуя слова. Министр потянул за рукав Росли:

— Позвольте мне ответить ему.

— Дайте им сначала выговориться, — ответил Росли. — Тогда будет легче столковаться. Я их знаю.

— Они сорвут конференцию, — сказал министр.

— Не сорвут, — успокоил Росли. — Уж я-то их знаю. Пусть поговорят. Вон тот сзади, он, кажется, член той же группы? Я как будто встречался с ним в одном доме.

— Это кто-то новый, — заметил министр. — Кажется, его фамилия Удомо.

— Да, верно, Удомо, — подтвердил Росли. — Сейчас я его вызову.

Он встал.

— Слово предоставляется вон тому джентльмену в углу, сзади… Нет, не вам — африканскому джентльмену. Нет, не вам — справа от вас… Да, да, вам, сэр! Ваше имя, пожалуйста?

— Удомо. Группа «Свободу Африке»… Господин председатель!

Удомо чувствовал, что все глаза обращены к нему, что люди смотрят на него и ждут. Дрожь охватила его. Он сжал кулаки и поднял их до уровня плеч. Задержал дыхание. Слова складывались тяжело и стучали в мозгу.

— Господин председатель! Одна из присутствующих…

Он с трудом подбирал слова. Он напряг сейчас всю свою могучую силу, чтобы подчинить слова воле. И люди ощутили эту силу. Они напряженно следили за его искаженным гневом лицом.

— …Одна из присутствующих издевалась сейчас над Мхенди за то, что поднятое им восстание потерпело неудачу и народ его не сумел сбросить ярмо рабства. — Он поднял кулаки выше и стал отбивать такт словам. — Ее не волнуют убитые! Ваши руки, господа, слишком замараны кровью, так стоит ли расстраиваться из-за каких-то убитых черных! — Он замолчал и прислушался к тишине, воцарившейся в зале. Голос его окреп. — Она захлебывалась от злорадства. Захлебывалась потому, что раздавлена еще одна попытка туземцев завоевать свободу. Она предупредила нас — чего ждать в будущем. Что же! Мы не забудем! Только в следующий раз… в следующий раз… — повторил он голосом, осевшим от ярости, — только в следующий раз… — он поднял правый кулак высоко над головой, вскинул голову, глаза у него горели, — в следующий раз неудачи не будет. Даже если прольется море крови. Неудачи не будет! Да! Теперь и вы предупреждены! Неудачи не будет! — Он долго стоял так, с высоко поднятым кулаком, ощущая под устремленными на него взглядами звенящую тишину в зале; все его тело охватила неодолимая дрожь. Потом внезапно сел, обессиленный, изнемогший.

Еще секунду в зале стояла тишина, затем раздался восторженный рев африканцев. Даже Лэнвуд, Мхенди и Мэби кричали вместе со всеми. Заговорили между собой и англичане, словно вырвавшись из-под власти Удомо.

Министр в президиуме воскликнул:

— Боже мой!

— Да! Случай тяжелый, — сказал Росли.

— Он опасен — это сумасшедший какой-то.

Озорной огонек сверкнул в глазах долговязого лорда.

— Возможно, и вы вели бы себя не лучше, если бы нашу страну захватили немцы?

Не успел министр ответить, как Росли уже вскочил и начал стучать молотком.

Удомо посмотрел на трибуну. Туман в глазах рассеялся. Он снова различал людей. Отчаянная дрожь унялась. Тело наливалось силой. Председатель, кажется, улыбается. Удомо повернул голову. Лэнвуд смотрел в его сторону, стараясь поймать его взгляд. Вот лицо Лэнвуда засияло одобрительной улыбкой. Удомо улыбнулся в ответ и кивнул. Председатель начал говорить…

Мхенди окликнул:

— Майк…

— Уже поздно, — сказал Лэнвуд. — Спите. Нужно выспаться перед заключительной сессией.

— В чем дело? — спросил Удомо.

— Неужели нельзя подождать до завтра? — возмутился Эдибхой.

— Поди сюда на минутку, — попросил Мхенди.

— О боже! — простонал Лэнвуд.

Удомо встал с кровати и вышел в открытую дверь, соединявшую две спальни. Он, Лэнвуд и Эдибхой легли в большой спальне. Мхенди и Мэби — в маленькой. Лунный свет, проникавший через распахнутые окна, освещал ему путь.