Зигфрид Ленц - Живой пример

Прежде всего — ландшафт, его нарисовать очень нетрудно; в середине он помещает скалы Метеора с их обрывистыми склонами, впереди расстилает часть фессалийской равнины, прорезает ее рекой, которую называет Пиниос, а светлая кромка на горизонте не может быть ничем иным, кроме Эгейского моря. Две движущиеся точки — это, должно быть, Люси Беербаум и ее коллега Виктор Гайтанидес, они вроде бы направились от подножия одной из скал наискось к дороге, к остановке автобуса. Так написано в книге: в каникулы они поехали побродить в окрестностях этих скал — оба только что сдали очередной экзамен, — они ходили пешком по отлого поднимающейся вверх равнине, подкрепляясь тем, что взяли с собой в плетеной корзинке; Виктор Гайтанидес, как всегда, чистенький и чинный, словно в соблюдении всех правил приличия хотел найти укрытие и уж по меньшей мере утаить за ними свою молодость. И вот когда они ели у подножия скалы, стала собираться гроза, сначала о ней возвестило лишь дрожание, мерцание света, залившего скалы и зло засверкавшего в водах реки, Виктор тщательно сложил носовой платок, на котором сидел, и стал укладывать все обратно в корзинку, поглядывая на небо, где быстро возникали и распадались облака причудливой формы — светящиеся рыбы, теневые деревья, растущие вверх ногами, чьи кроны отсвечивали красным.

— Нам надо торопиться, надвигается нешуточная гроза!

Он казался более обеспокоенным, чем Люси, которой не хотелось, чтобы ее подгоняли, она требовала, чтобы он дал ей доесть если не хлеб, то хотя бы дыню, и подтрунивала над тем, как ему не терпится поскорее выбраться на дорогу к автобусу.

— Вы так боитесь промокнуть, Виктор?

— Признаюсь. — Он в самом деле был из тех, для кого прямой ответ на вопрос равносилен признанию. — Признаюсь, — сказал он, — что мне известны более приятные ощущения, чем липнущая к телу мокрая одежда.

— По вашей милости я второй раз прерываю еду, не наевшись досыта, — сказала Люси, — а наш врач между тем требует, чтобы я ела «сколько влезет».

— Заданного количества вы давно достигли. — Он нетерпеливо встал — на голове шляпа, похожая на циркулярную пилу, в руках закрытая плетеная корзинка, — человек который своей безупречной корректностью замораживал все: способность к сочувствию и приветливость, кажущуюся какой-то механической. — Благоразумно будет поспешить, Люси, мне не нравятся комбинации там, наверху.

Края туч вдруг словно загорелись, из них засочился красный и лиловый свет, а между тучами возник черный вертящийся глаз, под взглядом которого поблекла вся равнина до самого побережья.

— Вот уж чего у нас никто не может позаимствовать, — сказал Виктор, — так это нашей фессалийской грозы.

— Не думаю, — сказала Люси. — Насколько я знаю, эти наши местные молнии описываются в школьных учебниках всего мира, во всяком случае, это не что иное, как обычные электрические разряды, частичные разряды — если уж быть точным, — которые возникают на всем протяжении молнии.

— Но свет, — возразил Виктор. — Я думал прежде всего о свете: у нас гроза — это иллюминация.

— Да, — сказала Люси. — Гроза и бедность, у нас они очень живописны.

Она взялась за ручку корзины не столько для того, чтобы помочь Виктору ее нести, сколько, чтобы держаться, спускаясь по склону, поросшему колючей травой; они бежали наискось к шоссе, где — это можно было увидеть даже отсюда — не было никакого укрытия, кроме одиночных деревьев.

— Скорее, — сказал он. — Уже начинается, на меня упали первые капли.

Первые капли были крупные и освежающие, они падали тяжело, редко, Люси казалось, что она отличает одну каплю от другой, когда они разлетались брызгами у нее на плечах, на шее, на лице. Ветер был порывистый, настоящий штормовой ветер.

— Потише, — крикнула Люси, — я не могу так быстро.

Из-за острых камней, скрытых травой, из-за незаметных провалов, обнажившихся скальных выступов она ступала с осторожностью, выбирая дорогу, а дождь тем временем усиливался, становился чаще, он уже барабанил вовсю по иссохшей земле, взвихряя пыль, и эта пыль с дождем вперемешку дымилась перед ними грязно-серой пеленой. У Люси сползли гольфы; трава хлестала ее по худым икрам, и подол платья намок и отяжелел. Стало плохо видно.

— Вон какой-то дом, — сказал Виктор. — Станем пока под крышу.

Он схватил ее за руку выше кисти и потащил к хижине с плоской крышей. То была хижина пастуха, сложенная из камней, почти черная; крыша была придавлена камнями. Два отверстия в стенах, узкие, как бойницы. Дверной косяк — из нетесаного дерева, сплошь покрытый зарубками. Груда хвороста и сушеных корневищ для топки. Занавес, сшитый из дубленых кож, прикрывал вход. Виктор приподнял его, пропустил Люси вперед и проскользнул следом, быстро сорвав с головы свою шляпу-пилу. Возле смотровой щели — значит он видел, как они подходили, — позади углубления в полу, где тлел огонь, стоял пастух; на голове засаленная, когда-то, возможно, бордовая кепка, седая щетина на щеках, поверх рубашки без воротника — выцветший жилет и не менее выцветшая куртка до колен, наискось через плечо — веревка, а на ней — самодельная холщовая сумка для хлеба; старый человек, хотя определить его возраст точнее было бы трудно. Опираясь на посох, он смотрел на них из-под полуопущенных век и ждал, пока они поздороваются, после чего пригласил их войти и, уступив им место возле смотровой щели, предложил полюбоваться местностью «под благодатным дождем». Подмигнув им, он налил горького травяного чаю в единственную эмалированную кружку, протянул ее Люси, сделав ей знак, чтобы она поделилась чаем со своим мужем.

Попивая чай мелкими глотками, Люси, то и дело отрывая взгляд от кружки, оглядывала убранство дома: продавленная лежанка, домотканое одеяло, запертый деревянный ларь, на стенах — проволока, веревки, а вот кухонная доска с воткнутым в нее ножом, и рядом — хлеб, лук, маслины; еще одна лежанка — распластанный, примятый тюфяк, по-видимому, набитый травой и мхом.

— А где овцы? — спросил Виктор, и пастух, указывая на вторую смотровую щель, сказал:

— Взгляните туда, вон они сбились в кучу, как в загоне.

У них капало с рук, с лица.

— Люси, если вы позволите, я сниму куртку и повешу ее над огнем сушить. И если вы не против, я точно также поступлю со своей рубашкой и с галстуком.

На две развилины положили перекладину и развесили вещи сушиться возле огня.

— Вон идет автобус, — сказал пастух.

— Вечером будет другой, — ответил Виктор.

Кто-нибудь из них все время стоял у смотровой щели; по очереди, а иногда и все вместе наблюдали они за грозой, за сверканием наземных молний, снизу бросавших отблески на полосы дождя, на низко нависшие над равниной тучи. Гроза, казалось, уйдет к морю, но вот она стала медлить, повернула и пошла вспять вместе с переменившимся ветром.