Зигфрид Ленц - Живой пример

— Я давно уже собиралась подарить вам какой-нибудь цветок, — говорит Иоганна, — вот теперь вы можете выбрать.

Рита Зюссфельд смущена, но предложение ее радует; названия и виды растений ее не интересуют, она выбирает их только по цвету; но вот что ей очень хотелось бы знать: был ли у Люси Беербаум любимый цветок, и какой, нельзя ли получить от него отросток?

— Любимый цветок госпожи Беербаум? Если вы пожелаете взять фуксию, то она ее тоже любила. Нельзя сказать, что она предпочитала какой-то один цветок, разве что модель молекулы ДНК, что стоит у нее в кабинете составленная из булавок с разноцветными головками, она ее называла «цветком жизни», но от такого цветка отростка не возьмешь.

Рита Зюссфельд присаживается на свободную скамеечку для цветов и наблюдает за сидящей на корточках Иоганной, которая пальцами соскребает землю с предназначенного для нее горшка.

— Вы долго жили с ней вместе?

— Да, много лет, но не так уж долго.

— Но вы ее знали лучше, чем кто-либо другой?

— Мне тоже иногда так казалось, но потом случалось что-нибудь непредвиденное, и я терялась, как в самом начале. Вы только взгляните на фотографии, которые здесь стоят. На каждой — она, и на каждой — другая.

Иоганна наполняет горшок влажной землей, смешивает ее с торфом, уминает все кончиками пальцев.

— Если бы вам предстояло прожить с ней снова столько же лет, — спрашивает доктор Зюссфельд, — вы бы согласились?

— Согласилась бы, да, но на других условиях.

— Правда ли, что вы два раза отказывались от места? — спрашивает Рита Зюссфельд.

Иоганна прерывает работу, удивленно и недоверчиво произносит:

— Откуда вы знаете? И зачем спрашиваете?

Прежде чем ответить, Рита Зюссфельд осведомляется, можно ли здесь курить, и, сделав несколько глубоких затяжек, рассказывает Иоганне о своей нынешней работе, о своих коллегах, о том, какую задачу они перед собой поставили. Иоганна внимательно слушает. Теперь по радио звучат пожелания: столетнему адмиралу в отставке, У которого не менее тридцати восьми внуков и правнуков, желают в день его юбилея всего самого доброго и прекрасного; пусть он держится так же прямо, советуют ему, и пусть, взяв курс на следующие сто лет, даст полный вперед. А чтобы ему это легче удалось, для него, а также для одного шлюзовщика и одного курортника, который только что провел на острове Зильт свой сороковой по счету отпуск и, по всей видимости, без ущерба для здоровья, исполнят сейчас песню «Где волны Северного моря…».

— Когда я в первый раз отказалась от места… — говорит Иоганна. — Сколько я об этом ни думаю, теперь, по прошествии многих лет, я вижу только одну причину, всегда одну и ту же. Понимаете, это было как бы предупреждение, ее следовало проучить за небрежность.

— Небрежность?

— Да, за небрежность к себе самой. Когда я первый раз попросила расчет… — говорит Иоганна и умолкает, поставив горшок на колени.

Она ненадолго задумывается и начинает рассказывать; рассказывать о своем первом разочаровании в Люси Беербаум; перед слушательницей возникает горестное, тяжелое время, время лишений, когда каждый поневоле становился изобретательным, — первые послевоенные годы.

— Вы, вообще-то, можете себе это представить? — спрашивает Иоганна.

Перед глазами — снова то тяжелое время, две женщины, такие непохожие, вынуждены жить вместе, в холодных комнатах, довольствуясь всевозможными эрзацами. Люси Беербаум возвращается с лекций без сил — видели бы вы, какая она приходила домой, — красивые руки одеревенели, ног под собою не чует от холода, да еще ноют плечи. Вот обе женщины сидят в рассветных сумерках, а может быть, в рано наступающей темноте, согреваясь горячим питьем; чтобы поднести ко рту стакан, надо каждый раз греть об него немеющие пальцы. Они говорят о своих домашних делах. Не сразу, но после второго глотка Люси Беербаум пытается по вкусу определить, что это за напиток, обжигающий внутренности. Красное вино? Господи, Иоганна, где ты опять достала красное вино? В такое-то время, надеюсь, ты не?.. Ты должна мне сказать, откуда все это берется-то яйца, то масло сверх положенной нормы. Но Иоганна просит, чтобы ей оставили ее маленькую скромную тайну, не в последнюю очередь и потому, что излишние вопросы отравляют удовольствие. Иоганна прислушивается в темноте — им приходится экономить электричество, — как сказывается действие ее напитка, радуется возрастающей словоохотливости своей хозяйки, сейчас она принесет второй стакан, по Люси Беербаум хочет еще поработать.

— Можете вы себе представить, что на весь ее профессорский оклад мы могли купить ровно три фунта сливочного масла?

И на этот раз, как всегда, решает Иоганна, что хороню и полезно и что может подкрепить ослабевшую женщину.

Какое нетерпение и радость охватывают Иоганну всякий раз, когда ей удается поставить на стол что-нибудь особенно хорошее, неожиданную добычу — сыр, яйца, вино; речь ее вдруг становится грубоватой и покровительственно-властной; никаких вопросов, госпожа профессор, теперь надо уписывать за обе щеки, чтобы набраться сил.

Люси замечает, что дефицитные и не объявленные в магазинах продукты Иоганна приносит главным образом к концу своего выходного дня; уходя утром, она берет с собой корзину, а возвращаясь, старается проскользнуть в дом незамеченной. Когда приходят гости, — а они приходят нередко, большей частью студенты, но и коллеги с женами, — Иоганна настаивает, чтобы каждый приносил еду с собой; если что остается, она приберегает это на кухне и перед сном приносит Люси на ужин.

— Понимаете, кто-то должен был за ней смотреть, сама она при ее неприхотливости понятия не имела о том, что нужно человеку для жизни. Она была способна раздать и раздарить все, что мне с таким трудом удавалось добыть.

Иоганна вынуждена сделать Люси выговор и внушить, что та должна всецело доверить хозяйство ей, Иоганне, иначе она сядет на мель. И чем больше самостоятельности предоставляет ей Люси Беербаум, чем решительнее берет она в свои руки командование домом, тем благополучнее — при всей скромности — становится их материальное положение. Но Люси Беербаум это не устраивает, она продолжает задавать вопросы и озабоченно допрашивать Иоганну, как только та ставит на стол что-нибудь, не предусмотренное продовольственными карточками.

— Теперь-то я понимаю, что ее мучила совесть. Она без конца спрашивала, справедливо ли в такое время, время всеобщей нужды, что-то урывать для себя тайком.

И то, что произошло потом, было, пожалуй, неизбежно: однажды утром — на улице валит снег — Люси Беербаум выходит из дому следом за Иоганной, и хотя шпик из нее плохой по причине ее близорукости, она той же дорогой идет к трамвайной остановке, в ожидании разглядывает жалкую витрину писчебумажного магазина, в последнюю минуту вскакивает в трамвай и пристраивается на одном из задних сидений, стараясь быть как можно незаметней. Ей приходится сидеть возле задней площадки, чтобы сразу выйти следом за Иоганной, когда та сойдет с передней; все было бы легче, если бы не приходилось поминутно протирать запотевшие очки. Вокзал Дамтор; здесь в этом стремительном потоке пешеходов легко затеряться. Сквозь разбитые окна мимо раскачивающейся лампы летит снег и падает на рельсы.