Зигфрид Ленц - Живой пример

— Ваши друзья этого не знают, — с горечью сказала Иоганна, — они, вероятней всего, и понятия не имеют о том, что вы на себя взвалили здесь, вдали от них. И если бы у вас был хоть какой-то запас, я имею в виду физический, а то ведь вы и так кожа да кости.

Она покачала головой, нервно теребя пальцы: как ей справиться со взятой на себя ответственностью при таком решительном отказе от какой-либо заботы о здоровье? Уговоры ничего не дали; попытка тайно делать еду более калорийной была тут же разоблачена. Разговоры о долге Люси перед наукой не произвели никакого впечатления, и даже ее уход, задуманный как резкое предупреждение, не оказал никакого действия.

Кто-то упорно трезвонил у входной двери: до них доносился почти непрерывный звонок. Иоганна не обращала на него внимания, пока вконец не разозлилась, тогда она поднялась и вышла, шея ее покрылась багровыми пятнами, а гневные слова так и рвались с языка. Сквозь стекло входной двери против света она увидела огромный бумажный пакет — ешьте больше фруктов! — и подвижный, мотающийся букет сирени, а над пакетом — казалось, оно прямо из него росло — веселое, упругое лицо, увенчанное торчащими во все стороны светлыми волосами, будто ананас своим похожим на взрыв плодолистником. Да никак это профессор Пич! Он не только обхватил руками, прижимая к груди, пакет с фруктами, цветы и два свертка, но и ухитрился при этом еще зажать между пальцами бутылку коньяка и две книги, а на звонок то наваливался плечом, то колотил его локтем. Увидев этого человека, Иоганна сразу вспомнила его обычные дружески-бурные налеты, еще на ходу сменила гнев на милость и приветствовала шефа Люси Беербаум словами:

— Да что вы так звоните, господин профессор, не на пожар ведь!

Она взяла из его веснушчатых рук книги и бутылку и помогла освободиться от букета. На свой вопрос: «Ну, как поживаем?» — он явно ожидал получить успокоительный ответ. Но когда уже в холле он отдал Иоганне пакет и свертки и шагнул к двери гостиной, с порога громыхая приветственными словами, она, против всех их правил, попросила его обождать и вообще высказала сомнение, сможет ли госпожа профессор Беербаум принять сегодня обычно столь желанного гостя. Однако Пич подчеркнул твердость своего намерения тем, что закурил темную «Колорадо Кларо» — сигару, один размер которой свидетельствовал о желании пробыть здесь долго, и пока Люси на своей тахте занялась подсчетами, когда у нее было последнее свидание и когда, следовательно, ей дозволено следующее — раз уж для нее главное оказаться в совершенно тех же условиях, что и заключенные, — он принялся мерить шагами холл, разглядывать фигуры на репродукциях, росписи античных ваз, даже подмигнул Тезею, сражавшемуся с Минотавром, и не выказал ни особой благодарности, ни радости, когда Иоганна, вернувшись, разрешила ему пройти в гостиную.

Из кухни она услышала его непринужденное приветствие, голос его гремел. Радостная оживленность, видно, должна была скрыть тревогу, но ведь между ними раз и навсегда установился этот тон, почему он должен был его изменить при обстоятельствах, которые он не только не мог признать, но даже в курсе которых толком не был.

Отставив в сторону руку с сигарой словно для того, чтобы уравновесить свое могучее, хотя и непропорциональное тело, он решительно двинулся к Люси Беербаум, которая, качая головой, тоже в упор глядела на него, должно быть не без страха соображая, что с ней будет, если ему не удастся вовремя затормозить, но он, как всегда, все предусмотрел и рассчитал, и это тоже; еще один, не лишенный элегантности, резкий шаг, и профессор Рихард Пич вдруг остановился перед самой тахтой. Его твердые ладони, словно вафельница, обхватили руку Люси, и фразы посыпались столь же щедро, как и приношения: вернувшись из командировки, он узнал… в самых общих чертах… бесчисленные приветы из института… участие и тревога всех коллег… И все же в конце концов он задал тот вопрос, который обязан был задать:

— Ну, а теперь расскажите-ка мне, Люси, что с вами происходит?

И в знак того, что он пришел с готовностью все выслушать, он опустился на приземистую табуретку — конечно, только удостоверившись, что поблизости нет более удобного места для сидения.

— Так как. же все это получилось? Я полагаю, что ваше решение имеет какую-то предысторию?

— Что вы будете пить, Рихард? Чай или кофе? Иоганна сейчас приготовит.

Профессору Пичу не хочется ни того, ни другого, но вот против коньяка и пепельницы он не возражал бы, если это возможно. Еще здороваясь, он сразу же оценил, как плохо Люси выглядит, отметил про себя, какие условия жизни она себе создала, и то впечатление, которое у него составилось, уже вряд ли могли изменить какие-либо слова. Он позволил себе прежде всего выпить за здоровье Люси, потом тщательно стряхнул пепел со своей сигары в пепельницу, которую Иоганна поставила на вторую табуретку. Он знал, что делал, когда снова заговорил о том, как все в институте тревожатся за Люси.

Тут Иоганна заволновалась, потому что решила, что нашла человека, которому можно пожаловаться, но не посмела, тем самым предоставив Люси возможность устно изложить свое решение, которое она прежде обосновала в открытом письме.

— Вы уже прочли мое письмо, Рихард?

— Да.

— Тогда вы все знаете.

Для Люси ничего не изменилось, и теперь, после девятидневных размышлений, ее поведение представлялось ей чем-то обыденным и в данном случае даже единственно возможным.

Когда 21 апреля девять генералов и полковников захватили в Греции власть, она еще не решила, какую форму протеста избрать. Ведь Рихард, наверно, помнит, как неожиданно все это произошло; даже кое-кто из их явных противников нехотя признавал, что это «блестящая военная операция». Отношение изменилось, когда новый режим начал арестовывать людей, чья независимость суждений таила, как он полагал, для него угрозу. Вечером из телефонного разговора — их вдруг прервали, и больше ей не удалось уже соединиться — она узнала, что Виктор Гайтанидес тоже в числе арестованных, которых сослали на остров; тогда она не только поняла, что необходимо что-то предпринять, но у нее сложилось и ясное представление, как можно выразить свою солидарность и тоже участвовать в событиях.

— Вы видите, Рихард, какое я приняла решение: вот таким образом разделить их судьбу. Чтобы помнить, в каких условиях они живут в результате грубого насилия, и чтобы привлечь к этому внимание других, я сама поставила себя в те же условия. Вот и все. Я просила, чтобы институт дал мне отпуск на неопределенный срок.

Люси Беербаум как будто больше нечего было сказать, но в разговор вмешалась Иоганна, утверждая, что, прежде чем на что-то решиться, человек должен спросить себя, в его ли это силах, в первую очередь в чисто физическом смысле. Тут профессор Пич счел, что настал момент налить еще коньяку, и с сигарой в одной руке, а рюмкой — в другой он встал, подошел к завешенному окну и уставился в серую гладкую материю, словно она не скрывала от него садик за домом и соседние сады. Потом он отошел от окна, допил рюмку и принялся ходить по кругу перед тахтой; они избегали глядеть друг на друга.