Зигфрид Ленц - Живой пример

Сваленный припадком, он не поддался ему до конца, более того, даже корчась на полу, он не терял из виду цели, которую не только сам себе поставил, но и отважился достичь в мгновения передышки. Она наблюдает, как эта определенность желания ведет его вперед. Она не может отвести глаз от его подстриженных лесенкой волос вокруг пластины, которой залатан череп.

— Ты с этим справишься, — говорит она вдруг. И хотя сама пугается своих слов, повторяет: — Наверняка справишься, Хайно!

Пятясь, но не прекращая при этом все время подбадривать и направлять Хайно, она потихоньку доводит его до кресла, там он утыкается в холодную кожу и лежит неподвижно, пока не набирается сил, чтобы, приподнявшись, грудью навалиться на сиденье, кое-как на него вползти — все это под ее несмолкающий ласковый поощрительный шепот — и, ухватившись руками за спинку, подтянуться; остается только сделать поворот, и вот он уже сидит в кресле как положено. Он ощупью находит кожаные ремни и перекрещивает их на коленях, нащупывает не глядя автоматические замки, соединяет их и по раздавшемуся щелканью понимает, что замки сработали. Когда его снова начинает колотить приступ и ремни натягиваются до предела, Рита говорит:

— Вот видишь! — И с робкой радостью повторяет: — Вот видишь, ты справился!

Ей кажется, что на его измученном, искаженном гримасой лице промелькнуло на мгновение удовлетворение, но оно тут же сменилось выражением страдания, протеста. Таблетки! Она достает крошечные желтые таблетки, растворяет их в воде, запрокидывает ему голову и вливает в рот мутную жидкость. Некоторое время он еще бьется, стянутый ремнями, потом она осторожно начинает массировать ему затылок. «Как только пройдет спазматическая напряженность мышц, как только он расслабится, на лице его отразится удивление и неминуемое чувство вины», — думает Рита Зюссфельд и обводит взглядом комнату, где все перевернуто вверх дном. Все, что он сорвал со стен, когда падал, что поломал или сдвинул, когда, сведенный судорогой, боролся с припадком, она сама приведет в порядок.

— То, что тебе сегодня удалось сделать, Хайно, это грандиозно, это надо рассказать Марет, ей прежде всего. Честное слово, этого мы никак не ожидали от тебя.

Стоя за спинкой кресла, она глядит на табуретки, книги, письменные принадлежности и рассыпанные папки с газетными вырезками, а под книжной полкой торчат ножницы, которые вонзились в паркет, пришпилив страницу газеты. Она вытаскивает ножницы из половицы, поднимает газету, возвращается на свое место за креслом и читает, продолжая одной рукой массировать затылок Хайно: «Гроза в ноябре! Во время неожиданной, с метеорологической точки зрения очень необычной грозы в ноябре месяце молния ударила в конный завод Кулленрид, близ Тремсбюттеля, владелец которого Хорст Бёниц, больше известный как Сотье Бёниц — один из не только самых лучших, но и самых популярных жокеев Германии. Восемь лошадей погибло во время пожара, хотя конюхам и самому Сотье Бёницу удалось вывести всех животных из конюшни и собрать их на огороженном выгоне. Как рассказывает очевидец, удар молнии вызвал у лошадей такую панику, что они рванулись назад, в свои стойла, надеясь, видимо, там укрыться от опасности. При попытке удержать их на выгоне несколько конюхов получили серьезные травмы, а Сотье Бёниц — легкое ранение. Потеря тем более велика, что три подававших большие надежды жеребца… кроме того, Нона, чье имя среди любителей скачек с препятствиями… Общий убыток исчисляется…»

Рита Зюссфельд комкает заметку, шарит рукой в поисках кармана, но не находит и тогда сует этот комок в вырез своего платья. Потом спокойно, как ни в чем не бывало, заговаривает с Хайно. Хотя она прекрасно знает, с какой болезнью ему приходится мириться и что всечасно подстерегает его, она надеется своими словами помочь ему вытерпеть эти страдания, помочь забыть то, что надо забыть.

— Ты доказал, что с этим можно справиться, — говорит она. Видимо, она часто будет повторять ему эту фразу.

Насколько позволяют ремни, он ребром ладони бьет по одеревенелым мышцам ляжек, чтобы вернуть им чувствительность. Он, пожалуй, мог бы еще лучше со всем справиться, если бы в критический момент у него не отказывали ноги.

— Да, Хайно, я знаю.

Как живо принялся он двигать пальцами, руками, сколько усилий он прилагает, чтобы хоть как-то изменить свою позу. Рита тут же взялась наводить порядок, но это его скорее смутило, ему самому хотелось бы этим заняться, и не только потому, что он должен это сделать, но и потому, что он надеется найти при уборке кое-какие бумаги, однако Рита поднимает с пола и раскладывает все по местам с такой веселой готовностью, что у него создается впечатление, будто она это делает в благодарность за его усилие. Он наблюдает за ее действиями и не смеет ничего ей сказать даже тогда, когда она раскладывает все не так, как он привык.

Куда это Марет запропастилась? Она, видно, ушла, чтобы пожаловаться на молодых людей из общежития почты за то, что они так шумят. Его молчание кажется Рите слишком долгим, особенно сейчас.

— Я тебе уже говорила, что завтра мы должны принять окончательное решение? Да, завтра мы решим, что именно должно служить, быть может, для целого поколения ничего не подозревающих учеников назидательным примером. Ты только представь тебе, Хайно! У нас накопилось теперь столько материала, что при таком богатстве возможностей выбор становится все более трудным.

Он кивает так, словно заранее предвидел эти трудности: чем глубже вникаешь в эту жизнь, тем больше поражаешься, насколько не безусловно то, чем мы восхищаемся. Он предполагал это уже тогда, когда предложил им остановить свой выбор на Люси Беербаум.

— Когда меньше знаешь, — поясняет Рита, — легче решиться, но при этом из поля зрения выпадают целые периоды, остаются непроясненными ее мысли и связи между событиями и годами.

— Какие, например?

— Я никак не могу докопаться вот до чего: когда и почему Люси Беербаум решила остаться в Гамбурге. Дед ее, правда, из здешних мест, но она ведь родилась в Афинах, там выросла, там ее друзья.

Он расстегивает замки, раскладывает кожаные ремни на подлокотниках кресла, он обессилен, движения его еще неуверенны. Он не встает с кресла, просит дать ему носовой платок.

— Почему Люси Беербаум приехала в Гамбург и тут осталась? Что ж, я могу тебе это рассказать и даже еще кое-что. Брат ее деда — ты, может быть, помнишь — корабельный инженер, умер в Гамбурге и отказал Люси все свое состояние. Так как мать ее взяла за правило никогда не присутствовать на похоронах, потому что принимала обряд слишком близко к сердцу, а отец по состоянию здоровья не мог предпринять такое дальнее путешествие, семейном совете было решено отправить в Гамбург Люси. Заодно она могла бы и войти во владение имуществом, полученным по наследству.