Тарьей Весос - Рассказы

Все равно я пропала…

Несмышленыш весь дрожит от возбуждения.

Расскажи о прутьях! — молит он про себя, ни на секунду не спуская глаз с учительницы. О прутьях! — без конца повторяет он про себя, взволнованный тем, как учительница смотрит на иву.

Она смотрит на ветки ивы. А ведь они как бы принадлежат ему, Несмышленышу, потому что у него в ушах поет флейта. И на языке вкус сока. А в руке прутья, которые срезают с ивы и уносят домой. И все это причудливо переплетается с водой, в которую хитро подсунуты прутья и которую пьют белые овцы, отчего потом приносят черных ягнят, и палящим солнцем, и доброй тенью, и хитрым Иаковом, срезающим все новые и новые прутья, и белоснежными овцами, бегущими к водопойным корытам с плавающими в них прутьями и пьющими из них воду, — и все ягнята рождаются черными или пятнистыми и потому достаются Иакову…

Расскажи! — умоляет он, словно речь идет о жизни и смерти. А потом я расскажу то, что мне было задано. Ну рассказывай же!

Несмышленыш не замечает беспокойства, охватившего класс. Не видит он и комиссии. Он видит только испуганную учительницу, опирающуюся о подоконник с таким странным выражением лица.

Иди сюда, — мысленно зовет он ее. — Иди.

И она услышала!

Значит, ему дана власть!

Она отрывается от окна, от ивы и идет словно во сне!

Несмышленыш наблюдает за ней, продолжая повторять про себя: «Иди! Иди!» Краска сбежала с ее лица, она бледна, на лбу выступила испарина. Рядом с ним на скамейке есть свободное место — она садится. Поворачивается к нему.

Он весь — нетерпение и готовность. Она смотрит на него. Он видит капельки пота у нее на лбу. Выразить его чувства невозможно.

— Прутья! — выдыхает он рядом. В ее сторону. Как толчок. Как заклинание.

И это действует. Учительница вздрагивает, его слово действительно толкнуло ее, в следующее мгновение она уже что-то чувствует и понимает. И тут те опять встает. Глаза ребят с удивлением следят за ней — она стала прежней. Идет между партами свободной, раскованной походкой. Она снова владеет собой.

Ее охватило счастье. Страх отступил. Все в порядке, все, что казалось ей безвозвратно потерянным, вернулось. Ее ученики и она сама, все как прежде. А эта комиссия, эти чужие, пусть себе сидят. Как-то само собой она достигла наконец своей цели: от налившейся соком ивы, там, за окном, и ребятишек, срезающих прутья, она перенеслась к тому, о чем рассказывала зимой. После двух-трех вопросов, на которые ей отвечают оживившиеся ученики, у нее появляется, как ей кажется, повод дать им возможность послушать ее рассказ. Она ни у кого не спрашивает разрешения. Между ней и учениками все как было зимой. Давящий страх исчез, она вновь разделяет общее нетерпение и возбуждение и больше не думает о провале.

В середине ее рассказа слышится покашливание. Она не обращает па него внимания.

Повернулась лицом к Несмышленышу и рассказывает ему одному. Опять раздается покашливание, но она не обращает внимания. Рассказывает подробнее, чем обычно, рассказывает, обращаясь к Несмышленышу. И кашель смолкает. Становится совсем тихо — все внимательно слушают. Школьная комиссия отодвинулась куда-то далеко, ее присутствие не имеет теперь никакого значения. Учительница стоит, повернувшись лицом к Несмышленышу, освободившему ее от злых чар.

И видит, что он весь пылает от ее слов.

Рассказ окончен. Но она чувствует, что победила. Одолела все-таки это покашливание. Она задает вопросы самым старшим ученикам. Они отвечают четко и быстро. Она продолжает спрашивать. Они отвечают. Она видит, как председатель комиссии кивает своему помощнику. И ей уже кажется, что в своем страхе она была к ним несправедлива.

Она может работать в школе.

Я могу…

Затаив счастье, она поворачивается к своему спасителю. Теперь и оп может показать свои знания. Теперь ей уже не нужно держать про запас его щебет.

Несмышленыш пылает. Вот и до него дошла очередь.

Она называет его имя. Настоящее имя. И даже оно звучит по-новому.

— А сейчас мы послушаем, что знает…

Вот он, этот миг. Несмышленыш все помнит назубок. Все слова собраны у него в голове, точно горошины в мешке. Но он так взволнован происходящим, что у него перехватило горло. Он пытается думать об уроке, но ребята вокруг жужжат, как оводы в летний день, и Несмышленыш не может выдавить из себя ни звука.

Счастливая учительница быстро оборачивается к классу:

— Ш-ш, давайте послушаем…

Становится совсем тихо. И в этой тишине раздается звук, похожий на шелест горячего ветра. Еле слышный шелест. Это Несмышленыш отвечает свой урок, он не забыл ни словечка — только вот голоса его не слышно.

Кое-кто готов уже хихикнуть, но учительница успевает предотвратить несчастье. Все смотрят на Несмышленыша. Он рассказывает о великих событиях, но слова его — лишь шелест горячего ветра. А ведь он все знает! Он не понимает, что голоса его не слышно, волнуется от счастья и, раздувая щеки, отвечает урок.

Он видит, что учительница кивает головой — верно, верно. Она кивает, и он видит, как она счастлива. А как его слушают! Все это так необыкновенно!

Может, надо говорить еще быстрее? — думает Несмышленыш и начинает торопиться. Но голоса его не слышно. А взгляд прикован к той, кому он готов отдать все, что у него есть.

Старый, одряхлевший работник сидел на лесной опушке недалеко от дома. Он сидел на камне, греясь в лучах сентябрьского солнца, и глядел на свои острые колени, торчащие под ветхими штанинами. Ему не хотелось смотреть на них, но отвести взгляд он не мог.

У него было желание сказать:

— Это не мои колени…

Но колени были его. И он смотрел, не дрожат ли они. Только это и занимало его.

Нет.

Пока еще не дрожат.

Но скоро… Может, уже нынче. А может, через год. И тогда кончен мой земной путь. И никуда не денешься.

От этих мыслей солнечный свет показался старику не таким ярким. Словно тень от них затянула пеленой ясный день.

Хватит об этом.

Надоело.

Как будто мне больше не о чем подумать.

Он встал.

Острые колени спрятались в штанинах. Стоя во весь рост, старик, несмотря на годы, выглядел еще крепким. Он сжился тут с каждым камнем и каждой былинкой, всем своим существом ощущал себя частицей того, что его окружало.

Желтые осины, желтые березы, пожелтевшая трава — все казалось светящимся и зыбким. В погожую осень листва сверкает золотом. Перед стариком лежала усадьба, в которой он трудился всю жизнь и которую уже давно выпустил из своих рук.

Все это было моим.

Бывало, скажу: сегодня мы срубим вон ту осину. Из нее выйдет много дров.

И осина падала в тот же день.

Он огляделся и продолжал свою мысль:

А бывало, говорил так: эту часть пустоши надо распахать. Ну-ка, ребята, приналяжем.