Анатолий Иванов - Женихи и невесты или кое-что про любовь. Сказка и жизнь

В таком вот кислом, как выразился Великанов, состоянии Леонидов вместе с ним поднялся наверх, пригласил рассаживаться за столами, в таком же состоянии, почти не слыша своих слов, поблагодарил артистов и сотрудников театра за то, что они откликнулись на их с Машенькой приглашение отметить общий для всех праздник, общую творческую победу, ставшую возможной прежде всего потому, что за постановку его скромной пьесы взялся талантливый художник, человек щедрой творческой души Вениамин Григорьевич Великанов…

Сказав это, он повернулся к главрежу. Далее Леонидов хотел говорить о великой силе театрального искусства, которому все они служат, и провозгласить тост за это искусство, но ни того ни другого сделать уже не мог, потому что, едва он обернулся к Великанову, грянул гром аплодисментов. Под этот гром Леонидов лишь тупо глядел на режиссера. А тот, по-домашнему откинув на спинку стула уже оплывшее жиром, но еще подвижное тело, приподняв бокал, удовлетворенно кивал головой направо и налево.

С другой стороны от Леонидова сидела его верная и безответная Машенька. Сделавшаяся в последнее время, видимо, в результате их жизненных трудностей еще более тихой и пугливой, она опустила голову вниз, обнажив кусок белой слабенькой шеи. И Леонидов понял, что аплодисменты эти ей так же неприятны, как и ему. Еще постояв, он сел. Машенька подняла грустные глаза. Она знала, что он должен был сказать в своем первом тосте, они его вдвоем еще несколько дней назад обговорили и обсудили, и теперь на ее молчаливый вопрос он лишь пожал плечами: что ж, мол, поделаешь…

Леонидов своим первым тостом как бы задал тон всему вечеру, никто из говоривших затем не обошел персоны Великанова. Более того, если в начале вечера еще упоминалось имя Леонидова, то постепенно делать это перестали, каждый из актеров расписывал всепроникающий и всеохватывающий талант Вениамина Григорьевича, не будь которого, не было бы и театра. Шум, пьяный гвалт нарастал. Екатерина Ивановна много раз порывалась что-то сказать, но ей долго не давали. Наконец она поднялась и, так и не уняв до конца ресторанного говора, произнесла:

— Праздник-то общий, сказал тут Леонидов: а виновник праздника кто? Не-ет, милые мои актеры-режиссеры, давайте-ка кесарю кесарево и отдадим. Праздник этот — его, Леонидова. Не было бы его пьесы — вокруг чего, извините, огород городить? А пьеса какая талантливая! Ее каждый режиссер будет ставить с успехом…

Великанов лишь как-то по-особому, не то снисходительно, не то презрительно сложил губы. И весь этот актерский, весь театральный народ пьяный-пьяный был, а мгновенно уловил настроение главрежа, шум и гвалт сразу поднялся волной, волна эта задавила и без того слабенький голос Екатерины Ивановны, она, тоже немного выпившая, лишь беспомощно махнула рукой и села. Ни одного хлопка не раздалось ей, будто она и не говорила.

Леонидов обратил на это внимание, опять поглядел на жену. Та сидела все такая же молчаливая и грустная.

А банкет, теперь уже никак не управляемый, катился своим чередом. Перед горячим потанцевали на «пятачке» у дверей современные танцы под магнитофон, подергали руками и ногами, попрыгали. Потоптался возле Маши Леонидовой и Великанов. Они танцевали молча, а жена Великанова во время танца спросила Леонидова: «Что сейчас пишете?» — «Да царапаю одну вещичку…» — «Вениамин Григорьевич очень любит ваше творчество…» — «Спасибо. Я чувствую это и знаю… Я так ему благодарен…»

Леонидов говорил это и стыдился за ложь в словах, за ложь в голосе. Увы, сейчас он если и не понимал пока отчетливо, то догадывался, что Великанов не любит его творчество, равнодушен к нему, если… если не права еще Екатерина Ивановна. «Не заблужайся — насчет этого Полозкина-Великанова, он глуп как пробка», — загудели вдруг в ушах недавние ее слова.

После танцев все сосредоточенно занялись котлетами по-министерски. В последнее время блюдо с таким пышным названием во всех ресторанах превратилось в чисто символическое: перед каждым на тарелке лежала маленькая лепешка из куриного фарша, щепотка сухой картофельной соломки да пластик соленого огурца. Энтузиасты произнесли еще три-четыре тоста во имя Великанова, потому что подобные мероприятия не заканчивались без выступления на них главного гостя.

И Леонидов, поглядывая на сидящую за дальним столом Екатерину Ивановну, ждал слов Великанова. «Давайте кесарю кесарево и отдадим…» Леонидов как-то повзрослел на этом банкете. Для постороннего глаза ничего необычного в этом вечере вроде и не было, а ему неожиданно открывалось или начало открываться что-то большое и важное. И он с грустью думал: «Милая и добрая Екатерина Ивановна, да ты же сама как-то говорила, что кесарь-то в нынешнем театре вовсе не автор драматического произведения, не автор, вон даже классиков переделывают как хотят, а чего уж с нами, грешными, церемониться? Прав у нас, кроме как устроить после премьеры вот такой банкет, нет никаких. Но это уже не право, а обязанность».

Леонидов с нетерпением ждал теперь слов Великанова, ибо ему интересно, очень интересно было теперь узнать, почему тот взялся «огород городить», что его привлекло в пьесе, что взволновало, в чем он увидел его поэтику, ее философию, ее ценность…

Великанов поднялся, когда подали кофе.

— Друзья мои, — сказал он устало. — Да, сегодня у нас у всех праздник, сегодня мы празднуем нашу творческую победу… А признаться, я ведь долго не хотел ставить эту пьесу, потому что не понимал ее сути, ее идеи, не видел, как ее поставить.

Леонидов слушал, все-таки волнуясь, вдруг начисто забыв о характеристике Великанова Екатериной Ивановной, от волнения на висках у него даже проступил пот. И Машенька, добрая его Машенька, волновалась, она чуть прислонилась к Леонидову, и он чувствовал, как подрагивала ее рука.

— Но искусство, как говорится, требует терпения, и я, обдумывая образы и драматургические ходы пьесы, терпеливо чего-то ждал, — продолжал Великанов. — И однажды у меня мелькнула счастливая мысль. Простая, знаете, мысль. Но ведь в простоте всегда заключается великое. Персонажи пьесы, подумал я, в борьбе за истину, за справедливость тратят свои нервы, свое здоровье, зарабатывают инфаркты и инсульты. А ведь жизнь дается каждому один раз. И надо, как говорится, прожить ее так, чтобы не было мучительно за бесцельно прожитые годы… С этого мгновения я уже знал, как надо ставить эту пьесу. Ну и, как говорится, результат налицо…

Последние слова его потонули в рукоплесканиях. Великанов, благодаря за них, чуть склонил голову вправо, влево. А когда гром аплодисментов утих, Великанов добавил:

— Поблагодарим нашего дорогого драматурга за прекрасную пьесу и пожелаем ему новых больших творческих успехов.