Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

- Сколько сейчас времени? - спросил кто-то из темноты вагона.

Глупый вопрос, ведь в Восточной Пруссии больше нет часов. Они или в развалинах или тикают на руках у русских. Можно бы сообразить по сахарному заводу. Когда там обычно начинают? В пять или полшестого? Растенбургский сахарный завод заревел в начале смены таким мощным гудком, что Пизо, перепугавшись, выскочил из своей сумки и даже хотел на него затявкать. Но Вовериша тут же закрыла ему рот. Тявкающего Пизо милиционеры выбросили бы из вагона и погнали бы в снег. Собак в Германию не везут!

Герман и Петер лежали на животе и через щели в дощатой стенке смотрели на сахарный завод, видели, как из трубы вылетали искры, а через окна валил пар.

- Хоть бы жмыхов сахарных дали, - мечтательно сказал Петер.

Он погрузился в воспоминания о сахарных жмыхах в Йокенен, таскать которые со склада поместья было величайшим удовольствием для йокенских детей.

Неожиданно паровоз дернулся, стал медленно толкать четыре товарных выгона по направлению к сахарному заводу, мимо милиционеров, стоящих с автоматами в снегу, курящих сигареты и переминающихся с ноги на ногу.

- Они едут не в Германию, они едут на восток! - вскрикнула одна женщина.

- Да уж, нужны мы там на востоке!

- В Россию везут нас, в братские могилы.

- Может, просто маневрируют.

- Сиди тихо, Пизо.

- Боже мой, я ведь уже была в Сибири.

- Нас обманули.

- Прекратите выть!

- Куда пойти пописать?

- Господи Боже наш, Иисусе Христе, нас везут в Россию!

Последний вагон врезался в стоявшую на путях платформу с лесом. Все повалились друг на друга, и Пизо наконец затявкал во весь голос.

Тишина. Паровоз отцепился. Проехал мимо по соседнему пути. Прицепился к другому концу поезда. Медленно двинулись вперед. Мимо черной трубы сахарного завода, двух милиционеров, дымивших своими сигаретами на перроне. Вперед, в Германию!

- Хорошо на поезде, - заметил Герман.

- Жалко только, что нечего есть, - досадовал Петер.

Когда рассвело, все стали тесниться у дверей, хотели посмотреть на Восточную Пруссию из тихоходного товарного поезда. Боже, Боже, этого в мире еще не бывало! Несжатые, гниющие поля восточно-прусской ржи, заметенные недавним бураном. Бабки снопов, превратившиеся в сугробы. Все богатство страны пропадало под снегом.

Да, а долго ли ехать от Восточной Пруссии до Германии?

До войны скорый поезд из Кенигсберга через Шнайдемюль приходил в Берлин меньше чем за шесть часов. Но в эти времена явно придется сколько-то прибавить. Хозяева теперь поляки. Кроме того, и сами колеса так долго "катили к победе", что сейчас они уже с трудом ползли по дребезжащим рельсам, по временным мостам на подпорках. Хорошо ехать в Германию. В Германии тепло. Там нет метелей. Скоро Рождество. Рождество в Германии. Еще немного подождать.

- Восемьдесят три человека, - заявил Петер.

Герман насчитал только восемьдесят два, но он вполне мог и ошибиться: в темных углах вагона все лежали вперемешку, как попало. К тому же, дети прыгали взад-вперед и сбивали счет. Посчитали еще раз: восемьдесят два. Неплохо для одного вагона, в котором раньше возили из Алленштайна в Берлин только мешки с зерном и картошкой. В Бишофсбурге - первая остановка. Паровоз отцепился, выпустил в чистый зимний воздух облако дыма и пара и укатил. Так как милиционеров нигде не было видно, Герман и Петер выпрыгнули из вагона. Посмотреть, что творится в Бишофсбурге. На перронах ни души. Метель так завалила снегом ступени перед зданием вокзала, что их было не различить. Станция как вымерла. Они обошли четыре товарных вагона, набитых людьми, и вдруг замерли на месте: кто-то звал их по имени. Из дверей одного вагона выглядывали два огромных глаза, радом болталась русая коса.

- Эй, да это Тулла! - сказал Герман.

Тулла отодвинула дверь и, вся закутанная, появилась над мальчиками.

- Ты тоже едешь в Германию? - спросил Петер.

Тулла кивнула.

- И Мария с тобой? - поинтересовался Герман.

- Мария умерла, - сказала Тулла. Сказала и легко соскочила к ним в снег.

Петер предложил пойти втроем осмотреть вокзал. Мальчики и Тулла между ними отправились по заметенным путям. В одном вагоне, стоявшем на запасном пути, нашли пару угольных брикетов. Петер раздобыл мятое жестяное ведро, положил туда брикеты. Кто знает, могут для чего-нибудь пригодиться. Конечно, картошка была бы лучше, но попробуй найди картошку на занесенном снегом вокзале!

Когда они вернулись к своим вагонам, на путях уже бурлила жизнь. Люди ногами отгребли снег и пожертвовали часть соломы из подстилки, чтобы развести костер. Нехватало только дров. Тут подтвердилось, что нет худа без добра: русская артиллерия, обстреливавшая в январе 45-го бишофсбургский вокзал, разнесла в щепки какой-то сарай. Принесли досок и немного толя с крыши. Костер задымил так, что мог перещеголять любой паровоз. Кто хорошо держался на ногах, вышли из вагонов и собрались у огня. Мать Петера опять натопила в кастрюле снега и положила в кипяток листья мяты. Другие варили принесенную с собой картошку. Петер стянул где-то горячую картофелину в мундире, положил ее, чтобы грела, в карман брюк, залез наверх и стал прыгать по крышам с вагона на вагон, пока старые женщины не начала жаловаться на шум. Вместе с Туллой стали обстреливать снежками покосившуюся вывеску "Бишофсбург".

Паровоз вернулся только после полудня, впрягся впереди товарных вагонов и потащился дальше на юго-запад.

- Мы едем на Алленштайн, - заметила майорша, знавшая с прежних времен восточно-прусские железные дороги.

Вскоре выяснилось, что никто, даже поляки, не подумал, как поступать с мочой и экскрементами. Для Германа и Петера это была не проблема: если им было нужно, они отливали прямо на ходу поезда в дверь или в щели дощатой стены. Но как быть женщинам? Тут снова пригодились выброшенные раньше времени жестяные ведра. У всех на глазах на такое ведро забиралась Виткунша, заворачивалась в свою шубу и сидела так довольно долго, как наседка на яйцах. После этого она несла ведро к двери, выливала его из идущего поезда и ставила в угол, пока оно снова не требовалось. Только у Вовериши, казалось, не было нужд такого рода. У нее все впитывалось в четыре пары толстых трико, которые она предусмотрительно натянула на себя. Пизо тоже не думал о деревьях, а справлял свои дела в большой кожаной сумке Вовериши. От этого вскоре образовалось такое зловоние, бывшее более или менее терпимым только благодаря тому, что дорожный ветер постоянно вдувал через щели между досками свежий воздух. Герман и Петер пользовались каждой короткой остановкой, чтобы убежать от вони мочи, собачьих и человечьих испражнений.

К вечеру добрались до Алленштайна. Город стал совершенно польским, с польскими флагами на всех заметных зданиях, с конными упряжками и санями на улицах и удивительно ярким освещением. Копошащийся людской муравейник расчищал развалины вокруг вокзала.