Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

- Собирают из обломков кости, - предложил свое мнение Петер.

- Кости тоже сгорели, - сказал Герман. - А если даже что-то осталось, то никто не знает, где чьи.

- Они просто сделают салют на этом месте, и конец похоронам, - сказал Петер.

В эту ночь Герман написал в постель. Этим он подтвердил то, что всегда говорила Марта: перед сном детям нельзя играть с огнем, это действует на мочевой пузырь!

На следующее утро почтальонша рассказала, что упало еще два самолета. Один попытался приземлиться на брюхо на свалке близ Бартена, второй упал между Бартеном и Растенбургом на лугу, зацепил ржавую колючую проволоку и уткнулся носом в сточную канаву.

Однажды вечером мазур Хайнрих вошел в кухню и сказал:

- Бисмаркова башня больше не мигает.

Штепутат вышел на улицу. Они смотрели на маяк на горе Фюрстенау, который уже не посылал световых сигналов. В вечернем небе слышалось чужое, незнакомое жужжание, странным образом напоминавшее собаку, воющую на луну.

- Это русский, - заметил Хайнрих, вытащив трубку изо рта и уставившись в темноту. На большой высоте вызывающе медленно летала над вечерней Восточной Пруссией русская швейная машинка. "Ву...ву... ву... ву...", жужжала она, и не было ни одного мессершмита, ни одного хейнкеля, чтобы прогнать с небес этого тоскливо воющего волка.

Герману уже стало мерещиться самое худшее. Это - предвестник русского нападения на Восточную Пруссию. Летчик все точно высмотрит, а потом: "А ну, зададим им!" Однако дело было еще далеко не так плохо.

Йокенцы привыкли к странно завывающим русским разведчикам, из-за которых пришлось погасить маяк Бисмарковой башни. Герман, ложась в кровать всегда открывал свое окно и не засыпал, пока не услышит монотонное жужжание. Иногда он влезал на подоконник, всматривался в звезды, выискивая металлическую тень, закрывавшую их свет. Если ему от этого жалобного пения становилось не по себе, он накрывался с головой одеялом и думал о более приятных вещах: о занятиях гитлеровского детского отряда под грушей или о штаб-квартире фюрера, какой она представлялась ему - с флагами, цветами и марширующими военными оркестрами.

Конечно, когда-то это должно было случиться. Все чувствовали, что швейные машинки не удовлетворятся своим дружелюбным гудением. Ночью с 28 на 29 июня сон йокенцев потревожили три взрыва. Всего три, потом опять тишина и бормотание русских швейных машин. Ни огня зениток, ни ночных истребителей, ни пожарной тревоги. Просто прозевали?

Рядом с узкоколейкой на Викерауской дуге три бомбы вывернули гору земли и разбросали ее по округе, засыпали мокрой глиной капустное поле и погубили в расцвете жизни примерно сто пятьдесят штук сахарной свеклы. Рельсы узкоколейки не задело. Они даже не погнулись, только покрылись тонким слоем грязи, которую кочегар сметал метлой, когда на следующее утро поезд повез из деревень в город молочные бидоны.

Герман и Петер целый день копались в воронке. Герман нашел большой осколок величиной с ладонь, с фантастическими зазубринами - кусок металла с какой-то далекой звезды. Он унес причудливый самородок домой, положил возле кровати на подоконник на память о той ночи, когда тихое восточно-прусское лето было нарушено этим ненужным шумом. Это была первая осязаемая весточка из дышащего огнем мира "Новостей дня", донесений вермахта и специальных сообщений радио, она отметила - но тогда еще никто этого не знал - конец безмятежной, созерцательной части войны для земли между Вислой и Мемелем.

Гораздо основательнее, чем маленькая русская швейная машинка, хотевшая вывести из строя молочную узкоколейку, работали англичане. В это лето они превратили Кенигсберг, самый восточный большой город немецкого рейха, город, радио которого все еще играло музыку, в то время как во всей остальной стране оно с приближением самолетов противника умолкало, этот далекий, милый Кенигсберг на реке Прегель превратили в груду развалин, сожгли его дотла. Они без страха пролетели до Кенигсберга тысячу километров над вражеской территорией. Дошло уже и до такого.

В то время как на йокенских лугах пахло высыхающим сеном, а в болоте шеи лошадей облепляли сосущие кровь слепни и коровы отбивались хвостами от мух, в то время как в пруду среди тростника скакали и квакали лягушки, в то время как горох, цепляясь усиками, карабкался вверх по жердям, в то время как днем подкисали сливки, а по вечерам на всех столах стоял творог с сахаром, в то время как на чердаке свежий аромат сухой мяты забивал все остальные запахи, на сеновале муравьи ползали по ногам и девушки с визгом бросались вытряхивать свою одежду, - в то время как все это происходило в далеком, тихом Йокенен, Ханс Фриче в своих вечерних обзорах по средам отсекал огневой завесой плацдармы противника в Нормандии. Англичане на своих утлых суденышках уже один раз удирали с востока через Ла-Манш. Побегут и опять. Только подождите! Когда пал Кан и база вторжения стала разрастаться, Ханс Фриче направил на Англию страшное оружие возмездия. Чудо-снаряды, летящие в стратосфере и падающие прямо на Большой Бен.

Ракеты это было действительно что-то совсем новое, что внесло сумятицу и в йокенские воздушные бои. Герман соорудил у пруда рядом с заросшей пожарной ямой стартовую площадку для ракет Фау-1 и запускал оттуда комья глины в лягушек реки Темзы.

Вовериша - своими глазами! - видела, как ракета с огромным огненным хвостом, голубой светящейся головой и металлическим корпусом, блестевшим в лунном свете как серебро, медленно, не быстрее кареты, тянулась над Вольфсхагенским лесом в направлении Англии. Откуда только эта ракета взялась? Наверняка сбилась где-то с дороги и сделала круг над Йокенен.

А вот чего никто в то лето не видел, так это краха группы армий "Центр" совсем рядом с Восточной Пруссией. Она просто исчезла в болотах между Белоруссией и Литвой, да так, что от Витебска и Барановичей не донеслось даже грома канонады.

Для Петера в это лето открылся новый мир. Началось с того, что он как-то вдруг подъехал к дому Германа на велосипеде. На велосипеде были даже новые шины.

- Мама принесла, - сказал он и дал Герману проехать пару кругов по выгону. Но это было не все. Петер вытащил из кармана толстую плитку шоколада и задвинул Герману в рот. Тоже мама принесла. Она приносила столько нужных вещей, что Петеру уже больше незачем было ходить ловить рыбу. Если он и отправлялся на ловлю, то только из баловства, чтобы вспарывать карасям животы и бросать в воду. Откуда сваливалась вся эта благодать, Петеру было не совсем ясно, но кто же станет допытываться?

- Внучек, не объешься, - сокрушалась слепая бабушка, услышав, как Петер открывал банку какао, смешивал коричневый порошок с сахаром и ложку за ложкой глотал сухую смесь. На кухонной полке банки с горохом, копченым мясом и сыром, пакеты с овсяными хлопьями и чечевицей слишком бросались в глаза. Петер сделал для них укрытие на кирпичном полу под кроватью слепой бабушки. Собранное там имущество стало привлекать мышей. У Петера началась настоящая война с мышами. Не успела у Ашмонайтов появиться в доме еда, эти скотины повылезали из всех углов! Как будто только этого и ждали. Петер заткнул все дыры, но они стали бегать через дверной порог и открытые окна. Он соорудил вокруг банок и пакетов заграждение из мышеловок, утащенных со склада поместья. Но и это оказалось не лучшим решением - хлопая ночью, мышеловки не давали слепой бабушке спать.