Софрон Данилов - Огонь

Павло кольнул Нартахова злыми глазами, но промолчал.

Сколько ни вслушивался Нартахов, но наверху было тихо, и эта деревенская тишина казалась мирной и звала наверх, к солнечному свету. Иногда казалось, что немцы оставили деревню, и думалось, что вот-вот придёт Леся или Омельян. Но ни Леся, ни Омельян не приходили, и Семён понимал, что тишина обманчива. Говорить больше с Павло не хотелось, да и не о чем было с ним говорить, обоим было ясно, кто чем дышит, и от долгого, томительного ожидания Нартахов стал подрёмывать. Изредка поглядывая на полицая, Семён примечал, что и тот тоже дремлет или, по крайней мере, очень искусно делает вид, что его морит сон.

Проснулся Нартахов разом от какой-то внутренней, неясной ещё тревоги и вдруг увидел, что Павло почему-то переменил положение и лежит теперь ногами к нему и эти ноги медленно сгибаются, словно готовятся нанести удар. И внезапно ноги, словно разжалась стальная пружина, рванулись к его голове, и Нартахов, защищаясь, дёрнулся в сторону, и это спасло ему жизнь. Попади полицай своими тяжёлыми сапогами, подбитыми стальными подковками, ему по голове, самое малое бы — выбил из сознания. Сапоги ударили в грудь, у Нартахова потемнело в глазах, перехватило дыхание, и тут же он почувствовал, как на него наваливается рычащий человек, тянется зубами к его горлу.

— Больной, укол!

Начинался новый больничный день. Прошло совсем немного времени, как привезли Нартахова сюда, а он почти привык к больничным порядкам, но никак не мог привыкнуть к безликому и равнодушному обращению «больной».

Когда Нартахов шёл к умывальнику, ему встретилась санитарка Полина с полным тазом воды в руках.

— Семён Максимович, кто вас поднял?

— Ой, Полина Сидоровна, спасибо вам, что не называете меня больным. Со всех сторон только и слышно: «больной, больной». Наслушаешься и поверишь этому. А меня никто не поднимал. Я сам встал.

— Нельзя вам этого делать. Вот когда врач разрешит…

— Да я хорошо себя чувствую.

— Всё равно нельзя. Идите-ка на своё место, пока вас медсестра не увидела.

— Да я уже раз вставал, — заговорщицки сообщил Нартахов.

— Да я уже знаю. Заглянула под утро к вам под кровать в утку, а там пусто.

Нартахов подмигнул и зашаркал к своей кровати.

Завтрак Семён Максимович съел с удовольствием, и это ещё раз подтвердило, что дело пошло на поправку. И потому ему всё нравилось в это утро.

Приход своего лечащего врача Сарданы Степановны он встретил улыбкой. И вызвал ответную улыбку Черовой. Нартахову всё сегодня нравилось в молодом враче. И стройная, как зелёный хвощ, фигурка, напоминающая статуэтки старых мастеров, и волнистые, стриженные под мальчика волосы, и нежно очерченное лицо с распахнутыми глазами. И вся она казалась какой-то светлой, чистой, словно только что выкупалась в холодных струях прозрачной горной речки.

«Какие всё же прекрасные люди рождаются под солнцем!» — мысленно восхитился Нартахов. И посетовал на местных художников, которые почему-то любят изображать якутов утрированно скуластыми, с узкими глазами. Даже героиню олонхо Туйарыма-Куо, о которой сказано, что тело её белеет сквозь одежду, кости просвечивают сквозь тело, так она светла, чиста и нежна, художники исхитрились изобразить непомерно крупной, присядистой квашонкой. Вот какой должна быть Туйарыма-Куо. И выдумывать ничего не надо.

— А в нашем доме даже посветлело.

— Отчего это? — Сардана Степановна посмотрела на выключенную лампочку.

— От вашей улыбки.

— Хочется мне на вас рассердиться, да у меня не получается.

— А вы не жалейте об этом.

Сардана Степановна осмотрела Нартахова и сказала успокаивающе:

— А у вас дела обстоят значительно лучше, чем мы думали вначале. Это я так считаю и невропатолог подтверждает. — Заметив обрадованное движение Нартахова, врач поспешила добавить: — Но о выписке говорить рано. Надо понаблюдаться ещё несколько дней. Неужели вам у нас так плохо?

— Да дело не в этом. Работа ждёт.

— Никуда ваша работа не денется. Слышали ведь, как иные говорят: работа не Алитет, в горы не уйдёт.

— Слышал. Это слова лентяев. И не работа уйдёт, а время, отпущенное жизнью на эту работу. Сегодня можно сделать только сегодняшнюю работу. Не сделаешь сегодня — может статься так, что будешь об этом жалеть всю жизнь. Так что выписываться мне надо поскорее.

Сардана Степановна не посчитала нужным продолжать бесполезный разговор о выписке.

— А вам, Семён Максимович, привет от моего отца.

— Что ты говоришь? — обрадовался Нартахов. — Так и сказал — «передай привет»?

— Да нет, — засмеялась Сардана. — Он сказал: встретишь Нартахова, передай ему от старика Черова «дыраастый!» Дыраастый — здравствуй. .

— Вот это больше на него похоже. Как он живёт?

— Прибаливать начал. Особенно радикулит донимает. Сколько я его уговаривала поехать со мной в больницу — наотрез отказался. Меня, говорит, тайга вылечит. Разотру больное место своими мазями да травы приложу — хворь и отпустит.

— Травы — это хорошо, — защитил своего давнего знакомца Семён Максимович. — Раньше только так от радикулита и отбивались.

— Может, и это средство хорошо, ну а старику всё-таки нужна больница. Я ему так и сказала, что когда радикулит уложит его в постель по-настоящему и он не сможет от меня сбежать в тайгу, тогда я и спрашивать его согласия не буду — увезу в больницу. — При разговоре об отце в ясных глазах Сарданы зажглись ласковые огоньки.

— А мать как? А вот её я уже и не помню, когда последний раз видел.

— Мама постарела. Сдала много больше, чем отец. И ничего вроде у неё не болит, ни на что она не жалуется, но что-то точит её. Я и ей говорю — поедем, мама, на прииск, там я тебя врачам покажу. Приехать она соглашается, но не едет, дальше слов дело не идёт.

Вспомнив отца с матерью, Сардана Степановна как-то незаметно из решительного и строгого врача превратилась в домашнюю застенчивую девушку.

— А когда вы сами станете матерью, милая Сардана Степановна?

— Я? — Сардана удивлённо посмотрела на Нартахова. — Я ещё и не замужем.

— Так за чём же дело стало?

— Жених не находится.

— Да не может этого быть! — теперь уже Семён Максимович не сдержал искреннего и простодушного удивления. — Да такую красавицу, как вы, любой почтёт за счастье взять в жены.

— За кого угодно — не хочу, — решительно отрезала девушка. — И за того, за кого хочу, не могу пойти… Он водку больше, чем меня, любит.

Нартахов удивлённо посмотрел в погрустневшие глаза Сарданы. Он никак не предполагал, что у девушки с такой внешностью могут быть какие-то сложности с замужеством. Вот уж поистине: жизнь каждого человека — загадка.

Семён Максимович осторожно тронул Сардану за рукав халата, смущённо сказал первое, что пришло ему в голову: