Софрон Данилов - Огонь

— И я своим людям верю! — перешёл на крик Зимин.

— Что? — начальник пожарной команды налился злостью. — Я здесь сейчас распоряжаюсь! А ну, прочь отсюда и не мешай работать! — Пожарник кричал только на Зимина, делая вид, что Нартахова это не касается. — Он, видите ли, верит! Допустил пожар и теперь верит. Да тебя и твоих людей судить теперь надо!

— Да это, может быть, тебя судить надо! — ярился Зимин. — Тебе сейчас пожар тушить надо, а не горло драть. Что ты стоишь здесь и разоряешься, тебе что, больше нечем заняться?

Нартахов спиной оттёр Зимина, который уж чересчур воинственно стал размахивать багром.

Кто-то громкоголосо позвал пожарника:

— Гончаров! Товарищ Гончаров!

— Уходите отсюда! И немедленно! — начальник пожарной охраны бросился на зов.

— Сам убирайся! — рыкнул Зимин.

В этот момент с крыши соскользнуло горящее бревно и снова перегородило дверь.

— Вот не везёт, — плюнул Зимин. — То Гончаров мешал, а теперь бревно свалилось. Я другой вход посмотрю.

Оставшись один, Нартахов обмотал лицо шарфом и с багром наперевес бросился к двери. Кряхтя и подстанывая от натуги, он всё же оттолкнул бревно и чуть было не завалился в огонь, но теперь путь был свободен. Он схватился за дверную ручку, дёрнул на себя, но дверь не подалась, он дёрнул снова и тут увидел, как под меховыми рукавицами закипает синий дымок, и почувствовал боль в ладонях и оголившихся запястьях. «Хоть бы воду сюда подали», — подумал Нартахов, ощущая, что вот-вот на нём вспыхнет одежда. Дверь начала подаваться, Нартахов рванул с новой силой, но в этот момент услышал чей-то отчаянный вскрик, ощутил тяжёлый, разламывающий все его тело удар и почувствовал, что проваливается в огненно-красную темноту.

— Носилки! Сюда!

Нартахов слышал этот крик, но голос кричащего был слабеньким, тоненьким, как волосок, и доносился из дальнего далёка, из-за лесов, из-за гор. Он видел нависшее над ним кроваво-тёмное небо и удивился, почему оно такое.

— Кладите, да поосторожнее.

Голос прозвучал на этот раз неожиданно резко и громово, словно крикнули через рупор прямо в ухо. Громыхающий голос разогнал туман в голове Нартахова. Он понял, что лежит спиною на раскисшем снегу, и сделал попытку подняться, но чьи-то руки ухватили его за плечи и ноги, положили на носилки.

— Стойте! — Нартахов сел на носилках и попытался встать, как весь видимый мир вдруг разом перевернулся, поплыл-полетел, желудок подкатил к горлу, и Нартахов в тошнотных судорогах упал на зыбкий брезент носилок. Но он понимал, что его несут, заталкивают в полутёмное нутро машины, куда-то везут. Чуть отдышавшись, он сделал новую попытку подняться, но его тут же свалил новый приступ пустой рвоты.

— Горим!.. — из дымной завесы, удушливо заполнявшей танк, раздался потончавший от волнения голос Олеся Кравчука. — Командир, в танке огонь!

— Снаряды! — негромко, но по-особенному жёстко скомандовал Ерёмин. И совсем не по-уставному добавил: — Шевелись!

Танк, протаранив покосившийся забор и дощатый сарай, выскочил на просторную деревенскую улицу. Похоже, что это центральная улица деревни: дома каменные, с вывесками — магазин, почта, школа.

Откашливаясь от подступающего дыма, Семён Нартахов то и дело вытирал рукавом комбинезона стекающий со лба пот, но почти тотчас ощущал на глазах едучую влагу. Он встряхивал головой и жёстко впивался руками в рычаги управления. В конце улицы он заметил приземистую длинноствольную пушку и копошащихся около неё солдат в форме болотного цвета. Пушка хищно поднимала ствол навстречу танку.

Подчиняясь команде Ерёмина, танк приостановился, вздрогнул от собственного выстрела, но в этот же краткий миг подпрыгнула и пушка, выплюнув навстречу танку смертоносный снаряд. Нартахов всем своим существом почувствовал, как на танк обрушился расплющивающий удар, но уже через короткий миг понял, что танк всё ещё жив, снаряд лишь скользнул по броне, и неожиданно совсем близко увидел пушку, вражеских солдат и услышал голос командира танка:

— Дави их, Семён! Дави!..

Закусив губу, Нартахов вёл танк на предельной скорости, ощущая, как из дымного чрева машины тянутся к нему, лижут комбинезон языки пламени.

— Семён, к лесу гони, — рвался в шлемофоне голос Ерёмина. — Уйдё-ём, уйдё-ём!

Дорога теперь была свободна, но маячивший впереди лес приближался слишком медленно. Нартахов судорожно кашлял, стараясь прочистить забитые дымом лёгкие, но дым наполнял нутро танка всё сильнее; всё мучительнее жгло тело, и боль рвала уже со всех сторон. И плохо уже видели глаза, спасительный лес казался размытым и по-прежнему далёким, а обочь дороги всё ещё мелькали дома, плетни, сараи.

— Держись, Семён! Ещё немного…

«Почему молчит Олесь?» Нартахов хотел спросить об этом Ерёмина, но из перехваченного болью горла вырвались только хрипы. «Вот, оказывается, как сгорают живьём», — как о ком-то постороннем подумал Нартахов.

Мчавшаяся на пределе своих возможностей машина подпрыгнула на крутом взгорке, тяжело ударилась о землю, ревущий двигатель вдруг замолк, и в наступившей тишине был слышен лишь затухающий лязг гусениц. Танк замер. И тотчас раздался крик Ерёмина:

— Сеня, Семён… К люку!

Прожигаемый насквозь, Нартахов рванулся наверх, но вдруг почувствовал, что руки и ноги стали будто чужими, не слушаются его, и он со стоном рухнул на сиденье.

Нартахов ощутил, как чьи-то руки толкают его наверх, к свежему и чистому воздуху, и, вдохнув этот воздух, он нашёл в себе силы вывалиться из люка. Семён соскользнул по броне танка и, упав на землю, покатился по траве, стараясь сбить пламя. На мгновение он увидел над люком чёрную, почему-то без шлема голову Ерёмина, и в этот момент в утробе танка глухо и страшно рвануло…

— Ни-и-ку-ус!

Нартахов проснулся от собственного крика. Он долго лежал, не открывая глаз, медленно и с трудом осознавая себя, и вначале ощущал лишь вязкую тяжесть, наполнившую тело, потом понял, что лежит на кровати с прогнувшейся сеткой, и удивился этому: а куда же девался дощатый настил с кровати, который он установил уже несколько лет назад? Он прислушался, стараясь уловить присутствие жены, и вскоре понял, что в комнате, кроме него, находятся ещё несколько человек! Нартахов уловил их сонное дыхание. И тут же вспомнил, где он находится.

Семён Максимович устало и расслабленно вздохнул. Сон измотал его. Сорок лет прошло, как Семён Нартахов пережил этот сон наяву, и с тех пор время от времени он обрушивается на бывшего танкиста, заставляет его вновь и вновь пройти через боль, муку, невозвратную потерю фронтовых друзей. И немало странности в том, что сон повторяется одинаковым до мельчайших подробностей, без малейших изменений. И его даже трудно назвать сном. Память запечатлела тот давний и страшный случай, упрятала его в своих дальних и тайных глубинах и вот нежданно воскрешает его перед мысленным взором Нартахова, словно прокручивая ленту фильма. Без самых малых изменений, нестареющую, вечную.