Джоанн Харрис - Земляничный вор [litres]

Я пролистала весь альбом с фотографиями, на которых были запечатлены самые разные люди: молодые и старые представители всевозможных рас. У некоторых были сделаны большие и сложные тату. А у других наоборот – очень простые и совсем маленькие. Но даже я уже могла различить во всех этих композициях особую манеру Морганы: плотный, графичный, очень четкий и аккуратный рисунок, как на той картине «Земляничный вор», что висела у нее на стене. Название картины странным образом совпадало с моим прозвищем, а изображенное на ней как-то ухитрилось проникнуть в мои рисунки.

Одна черно-белая фотография меня особенно заинтересовала. На ней была девушка с маленьким тату в виде сердечка, очень простым – казалось, оно возникло в результате одного-единственного прикосновения. И все же рисунок был выполнен безупречно, словно чистейший образец каллиграфии. Но внимание мое в первую очередь привлекло не тату, а сама девушка; на фотографии ей было лет двадцать, и она улыбалась прямо в камеру, специально закатав рукав простой белой футболки, чтобы продемонстрировать маленькое черное сердечко на плече…

Я сразу узнала ее, эту девушку с сердечком, хотя в те времена, когда мы с ней познакомились в Париже, она была уже гораздо старше. Она и теперь иногда мне снится, и маме тоже, я это точно знаю, потому что слышу ее голос в маминых снах и чувствую, как меня зовет тот дикий ветер.

Моргана заглянула мне через плечо и пояснила:

– Это одна из ранних моих работ. В Париже. Я тогда только еще начинала. А знаешь, я ведь их всех помню. Каждого из моих клиентов. И только фотографии остались у меня на память о тех произведениях искусства, которые я для этих людей создала. Потому что искусство – как любовь. Оно дичает, если пытаешься сохранить его только для себя. Искусство создано, чтобы его дарили, а иначе оно просто начинает загнивать.

Я никогда раньше так об искусстве не думала. И снова посмотрела на фотографию Зози де л’Альба. Здесь, на странице альбома, она выглядела такой юной и невинной, а в ее глазах так и плясали огоньки.

Кто это? – спросила я.

– А я и не знаю – не спросила. Просто сделала то, что она хотела, и все.

И тут у входа звякнул колокольчик, отворилась пурпурная дверь, и на пороге возникла моя мама; лицо у нее было сердитое, испуганное и белое, как лист бумаги, а волосы разметаны ветром…

Я увидела ее сквозь витрину. Рыжие, как бархатцы, волосы, живое личико – ну просто дитя из волшебной сказки, заблудившееся в зазеркалье. А в зеркалах я увидела отражение Зози – алая помада, крашеные светлые волосы, – и она смотрела на Розетт голодными глазами.

Я ведь давно собиралась зайти сюда и представиться новой хозяйке магазина. Я бы сумела подобраться к ней осторожно, как и к любому из соседей; принесла бы ей в подарок фиалковую сливочную помадку – в тон пурпурной маркизе над входом. Но стоило мне увидеть внутри Розетт и Зози, и я, забыв об осторожности, ветре и шоколаде, ринулась внутрь.

Я слышала, как у меня над головой звякнул колокольчик. Маленький серебряный колокольчик, как у Шута на колпаке во время пасхального шествия. Вместе со мной в помещение влетел порыв мартовского ветра, и я вдруг поняла, что передо мной незнакомая женщина лет шестидесяти с длинными волосами пепельного цвета, а ее руки точно рукавами от запястий до плеч покрыты татуировой угольного и серого цветов. Она была совершенно на Зози не похожа – и все же было в ней что-то от Зози: возможно, беспечная улыбка и острый взгляд ярких глаз. Я тут же посмотрела на ее туфли – Зози де л’Альба свои туфли просто обожала, – но туфель не было: я увидела только что-то непонятное, неуклюжее, темно-серое, словно пушечное дуло.

– Розетт, немедленно домой, – кратко приказала я.

Лицо Розетт тут же сообщило о ее полном нежелании мне подчиняться. Пурпурная дверь с грохотом затряслась в дверной раме. А в зеркалах мелькнул Бам, ухмылявшийся и строивший мне рожи.

– Немедленно ступай домой, Розетт, слышишь? Немедленно!

Она нахмурилась, но подчинилась и вышла за дверь, еле волоча ноги. У нее за спиной Бам еще раз обернулся, скорчил мне ужасающую гримасу и потащился следом, спотыкаясь на ходу.

Женщина с татуировками улыбнулась:

– Вы, должно быть, мать Розетт?

– Вианн, – представилась я, с трудом подавив безумное желание спросить напрямик: А ты на этот раз как себя называешь?

Впрочем, она уже двинулась к двери и, наклонившись – причем довольно неуклюже, – подняла с пола пакетик с фиолетовыми помадками.

– Вы что-то уронили.

– Господи, какая я растяпа! Я же это вам принесла.

Она посмотрела на пакетик, перевязанный фиолетовой ленточкой и украшенный маленьким бумажным цветком, и сказала:

– Сливочная помадка с засахаренными фиалками? Но ведь это мои любимые конфеты!

Ты лжешь, подумала я. Исходившие от нее чары были похожи на запах цветов, сорванных в полночь, – темные, непонятные, сладостные, провокационные.

Она попробовала помадку.

– Восхитительно! Вы, должно быть, с той стороны площади? Я видела ваш магазин. Он очень красивый.

– Я все собиралась к вам зайти, – призналась я. – Хотя только сейчас поняла, чем вы занимаетесь. Вы ведь мастер тату, да?

Она улыбнулась.

– Интересно, чем же я себя выдала? Но, прошу вас, присядьте. Выпейте кофе. Не могу, правда, обещать, что он будет столь же хорош, как ваша помадка, но больше мне вас в данный момент угостить нечем.

Я села в одно из пурпурных кресел, расставленных вокруг кофейной машины, но и не подумала налить себе кофе. Хозяйка салона села напротив, и только тут я снова обратила внимание на ее туфли – только это были вовсе не туфли, а искусственные ступни , прикрепленные к гладкому стальному стержню, уходившему прямо в коленный сустав…

Старинная китайская пословица гласит: У зла нет ног. Именно поэтому двери в храмах всегда снабжены очень высоким порогом – защитой от бродячих демонов. У этой совсем недавно приехавшей в Ланскне женщины тоже не было ног – ирония этой аналогии от меня, естественно, не ускользнула. И я вспомнила о Кавиле [20] Кавиль – в мифологии майя один из самых главных и почитаемых богов. Это божество грозы и войны, повелитель стихий. Отличительной особенностью его образа была «нога» в виде змеи. , безногом божестве майя, которое передвигается на ходулях из молний, а змеиным хвостом погоняет ветер. Моя мать очень любила индейские легенды, а мне они казались какими-то слишком чужими и пугающими, чтобы доставлять истинное удовольствие. Однако же один из их главных богов – ветер Хуракан – столько лет был моим постоянным спутником и куда более близким знакомым, чем Гайа, Гестия [21] Гайа Мартан (Гайомарт) – в иранской мифологии родоначальник человечества, первый смертный; Гестия – в греческой мифологии богиня домашнего очага, старшая дочь Кроноса и Реи, покровительница неугасимого огня и символ незыблемого космоса. или Иисус.