Джоанн Харрис - Земляничный вор [litres]

Но на сей раз я знаю, кто мой враг. И каковы мои позиции. А самое главное – у меня есть друг в лице Франсиса Рейно, который и сейчас стоит на коленях – нет, он не молится, а выпалывает в саду сорняки. Каждый год эти захватчики – одуванчики, амброзия, вьюнок – с энтузиазмом берутся за дело и укореняются на клумбах, любовно подготовленных для нарциссов, крокусов, гиацинтов и пионов.

Среди моих луковичных вовсю прорастают кустики земляники. Причем именно лесной земляники, занесенной сюда бог знает каким ветром. Земляника уже растопырила свои бледные усики среди тюльпанов и крокусов; она вообще очень агрессивна. Не настолько, конечно, как одуванчики, но все же в этих мелких сердцевидных листочках скрыта могучая жажда завоеваний. Дикая земляника повсюду рассылает свои побеги, и каждый из них становится как бы ее форпостом, с которого впоследствии продолжится дальнейшее вторжение.

И все же, отец мой, я никак не могу заставить себя вырвать эти цветущие кустики, положить конец их веселому весеннему буйству. Хотя с точки зрения урожая от них, в общем, толку мало. Но мелкие белые цветочки и симпатичная листва создают отличный зеленый фон, а заодно и удерживают на расстоянии чертополох и амброзию, не подавляя при этом нарциссы. А летом мне, возможно, удастся все же найти в этом земляничнике немного душистых красных ягод, чтобы украсить ими тартинку или добавить аромата сладкому белому вину. Если, конечно, их не успеют склевать птицы, которым сладкая земляника тоже очень по вкусу.

Смотри, Рейно, оглянуться не успеешь, как эти земляничные побеги расползутся по всему саду, раздался у меня в ушах голос Нарсиса. Позволишь им остаться – и через месяц не увидишь на клумбах ничего, кроме земляники.

– Ничего. Есть вещи и похуже дикой земляники… – пробурчал я в ответ.

– Вы действительно так думаете? – Этот вопрос прозвучал прямо у меня над головой, и я как-то не сразу понял, отчего это голос Нарсиса вдруг стал так похож на голос Вианн Роше…

Я поднял голову. Она, видимо, уже некоторое время наблюдала за мной, стоя по ту сторону садовой ограды, возле которой уже начинали зацветать дикая фуксия и розмарин. Вианн была в желтой блузке, и ее волосы были подхвачены шарфом того же цвета.

– Если хотите дождаться ягод, – продолжала она, – в первую очень вам нужно оборвать усы, потому что они-то плодоносить как раз и не собираются. В их задачу входит создание новых и новых кустиков земляники. Раньше моя Анук вечно твердила, что это жестоко – выбрасывать на помойку такие беззащитные крошечные растения. Когда мы еще жили в Париже, я все пыталась выращивать землянику в цветочных горшках, но Анук постоянно возвращала выброшенные усы обратно, заявляя, что они хотят быть вместе со своими друзьями .

Я улыбнулся, с трудом выпрямляя ноющую спину.

– У детей порой такие забавные идеи возникают.

– Я все старалась ей объяснить, – продолжала Вианн, – снова и снова говорила, что побеги крадут силы у материнского растения, а потом убегают от него все дальше и дальше. Но они же маленькие , возражала Анук. Разве можно что-то объяснить таким крошкам?

Вианн рассмеялась, но смех ее прозвучал довольно печально. Я знаю, как сильно она тоскует по Анук. И вдруг вспомнил, как Жозефина смотрела на Пилу и его девушку и как она сказала: Я иногда завидую Вианн. Розетт она всегда будет нужна.

Неужели в этом и заключается суть родительства? В извечном ощущении утраты? Если это действительно так, то я, пожалуй, даже рад, что никогда этого не испытаю. И все же я родителям завидую – завидую тому их счастью, которого никогда не пойму. Скажи, отец мой, разве тебе никогда не хотелось узнать, почему любовь у священников под запретом? Ведь любовь родителей к их чаду – это, несомненно, эхо любви Господа к людям. Но если это так, то как же мы, священнослужители, можем по-настоящему выражать Его волю, коли нам не дано самим испытать чувство любви к своему ребенку?

– Я слышал, Анук скоро домой приезжает? – сказал я.

– Да, но максимум на неделю.

– Это хорошо. Успеет со старыми друзьями пообщаться. Неужели ее нисколько не соблазняет идея остаться в Ланскне и помогать вам в chocolaterie ?

Вианн пожала плечами.

– Когда-то мне казалось, что именно так и произойдет.

А я, снова вспомнив Жана-Филиппа Бонне, заметил:

– Наверное, в молодости такое тихое местечко, как Ланскне, не кажется особо привлекательным.

– Но, возможно, именно поэтому Моргана Дюбуа и решила открыть здесь тату-салон, – возразила она. – И, возможно, именно потому половина нашего городка уже поражена тату-лихорадкой.

Половина Ланскне? Нет, она, конечно, преувеличивает. А все же… и я вспомнил Зезетт и Сафир. А сколько еще речных людей сделали себе татуировки и скрывают это?

– Ну, этим, скорее всего, речные люди интересуются, – неуверенно начал я. – Ведь татуировки – это часть их культуры… А наши люди – конечно же, нет!

– Вы вряд ли хорошо представляете себе, – Вианн Роше говорила осторожно, тщательно подбирая слова, – как быстро способны распространяться подобные увлечения. Не далее как вчера сын Жолин Дру, Жанно, демонстрировал Розетт свое новое тату.

– Сын Жолин Дру! Так вот почему она… – Я оборвал себя, понимая, что чуть было не нарушил тайну исповеди. Хотя поступок Жанно, безусловно, объяснял, почему в отношениях Жолин с сыном возникла напряженность. Ну, раз уж Жанно себе тату сделал, то через некоторое время его примеру, конечно, последуют и все его друзья.

– Жанно, конечно, взрослый, двадцать один год ему уже исполнился, – продолжала Вианн. – Он волен сам собой распоряжаться и совершать собственные ошибки. Но молодые люди в Ланскне далеко не так опытны и сведущи в моде городских улиц, как их столичные сверстники. Жанно всегда казался мне слишком юным для своего возраста; слишком юным и впечатлительным. Повлиять на него нетрудно, и, может, кому-то вроде Морганы Дюбуа даже льстит ее способность оказывать на молодежь столь сильное влияние, впервые знакомя их с искусством татуировки. А может быть, и не только с этим искусством, но и с другими вещами.

Вианн, разумеется, права, думал я. Молодежь в таком местечке, как наше, особенно подвержена подобным приступам недолговечного, но яростного безумия. Я не раз был свидетелем чего-то подобного. Примерно на месяц – максимум на три – все юное население Ланскне охватывает нечто вроде одержимости. Затем ветер меняет направление, и они тоже совершенно преображаются. Иногда подобные периоды одержимости завершаются даже физическим ущербом – сломанной рукой, ободранным коленом, – но чаще всего невозможно продемонстрировать даже столь малозначимые «итоги» всеобщего краткого безумия. Однако в данном случае безумие, вызванное Морганой Дюбуа…