Джоанн Харрис - Земляничный вор [litres]

Отец в несколько глотков прикончил бутылку сидра, и мне стало ясно, что мыслями он сейчас очень далеко от этого подвала, от этой колоды для рубки мяса и от того, что спрятано под брезентом. При воспоминаниях о прошлом лицо его оживилось, глаза засияли.

– Конечно, тетушка Анна сразу же воспротивилась нашему браку. Еще бы! Еврейка! Иностранка! «Ты что, спятил?» – твердила она. Но я, должно быть, и впрямь спятил, ибо в кои-то веки своего решения не изменил и вопреки желанию тетушки потихоньку женился на Наоми в синагоге Ажена. Она стала жить вместе с нами на ферме, и, разумеется, тетушка Анна ее прямо-таки возненавидела. Однако я на ферме был по-прежнему необходим, и потом, теперь на моей стороне всегда была Наоми. Я знаю, ты плохо ее помнишь, Нарсис, но твоя мать была очень сильная. Душой. Сильнее всех, кого я знал. Сильная и сладкая, как крепкий персиковый ликер.

Я тщетно пытался вспомнить, какой же была моя мать. Знаете, Рейно, в разных книжных историях дети часто вспоминают мать по знакомым звукам колыбельной, или по какому-то особому словечку, или по запаху, который помнят с рождения. Но вспомнить я сумел только фотографию, висевшую над кроватью отца; это была их единственная, свадебная фотография, сделанная кем-то в Ажене за восемнадцать месяцев до моего рождения. Отец выглядел весьма неуклюжим в выходном костюме, но улыбка у него была шириной с решетку на передке трактора; а мать была маленькая, темноволосая и довольно невзрачная; на голове у нее красовалась какая-то светлая шляпа. По-моему, Мими своими мелкими чертами была немного на нее похожа. Я даже загрустил, потому что так ничего толком и не смог вспомнить о матери, и просто сказал отцу: «Да, я знаю», – надеясь, что подобный ответ его удовлетворит.

А он еще некоторое время посидел молча возле тела Мими. Он больше уже не улыбался, и я понял: он вернулся из прошлого в настоящее.

– А знаешь, когда Мими родилась, тетушка Анна сама роды принимала, – сказал отец, ставя на пол пустую бутылку из-под сидра. – Ты-то в больнице на свет появился – тебя акушерка принимала, – а когда родилась Мими, Ажен давно стал оккупированной территорией, и даже в деревнях было опасно, так что мы решили рожать дома, чтобы не рисковать и не привлекать к себе внимания. Тетушка Анна сама приняла ребеночка… а потом твоя мать истекла кровью, и спасти ее мы не сумели.

– Я не знал, – сказал я.

Он пожал плечами.

– Ты был слишком мал, чтобы понимать такие вещи.

А теперь я убийца, думал я. Какой же путь я проделал от выросшего без матери ребенка-сироты до преступника! Какой долгий путь! Впрочем, вы, Рейно, должны меня понимать. Вам ведь тоже такой путь довелось проделать.

Вот оно. Начинается! Я же знал, что так и будет, как только эта история начнет подходить к концу. Рука моя задрожала. А голова была как граната с выдернутой чекой. Именно этого я и ждал – нескольких строк с обвинением, прокладывающим границу между раем и адом. Мне хотелось поскорее прочесть эти строки, однако разум мой сопротивлялся, словно ему было не под силу выполнить мое желание. Витиеватый неразборчивый почерк был похож на тот сложный путаный рисунок в доме у Морганы Дюбуа. Строчки петляли и плясали у меня перед глазами. И хотя помещение, где я находился, было весьма просторным, я чувствовал себя абсолютно скованным, я даже пошевелиться не мог…

И тут я снова услышал скрип отворяемой двери. Стряхнув наконец сковавший меня паралич, я захлопнул папку и моментально спрятал ее под скамью. Глупо, конечно, но мне почему-то казалось, что любой, кто только взглянет на эту папку, сразу узнает все скрытые в ней секреты. Потом я обернулся и увидел Вианн Роше. Она стояла возле исповедальни и в зеленоватом сумраке церкви выглядела на редкость неуместно в своем ярко-красном пальто. Она ведь никогда не приходит к мессе. За все эти двадцать лет я видел ее в нашей церкви Святого Иеронима от силы раза два. Я встал и поздоровался. А она, пройдя через придел, приблизилась ко мне, и я увидел у нее в руках какую-то серебряную шкатулку, перевязанную красной лентой с длинными завитыми концами.

– Надеюсь, я вас не потревожила?

– Разумеется, нет. – И это была не совсем ложь. Признаюсь, ее неожиданный приход принес мне даже некоторое облегчение. Голова у меня просто раскалывалась, перед глазами висела какая-то мутная пелена – видимо, я перенапрягся, разбирая почерк Нарсиса, и только тут до меня дошло, что очки-то я, оказывается, оставил дома и читал без них.

– Я подумала, что вам, возможно, приятно было бы полакомиться чем-нибудь сладким, – сказала Вианн. – Вид у вас в последнее время довольно усталый.

Пришлось со смехом признаться:

– Пожалуй, вы правы.

– Перед Пасхой у всех так много хлопот.

«Ох, если бы она знала! – думал я. – Если бы мои заботы были связаны с такими же сладкими и безвредными вещами, как у нее! С тем, например, сколько всего шоколадных курочек или cornet-surprise выставить сегодня на продажу».

– Я попыталась сделать кое-что по новому рецепту. Это, пожалуй, поинтереснее обычных трюфелей и mendiants . – Она вручила мне серебряную коробочку. – Хотела попросить вас попробовать – хотя бы одну штучку, специально для меня, – и сказать, хорошо ли получилось.

Коробочка была совсем легкая, маленькая, однако оттуда исходил какой-то невероятно сложный аромат, насыщенный неведомыми специями.

– Но ведь сейчас Великий пост… – неуверенно промямлил я.

– От него уже совсем чуть-чуть осталось, – успокоила меня Вианн. – И потом, это же просто проба, а не обжорство. Мне нужно понять, хорошо ли это на ваш вкус.

Я открыл коробку. В ней лежала одна-единственная шоколадка, идеально круглая, увенчанная кружком алой глазури и, казалось, отполированная до немыслимого блеска. Как это Вианн делает их такими блестящими? – удивился я. И почему эта шоколадка так похожа на глаз?

– Ну же, Франсис, попробуйте, – подбодрила она меня.

Но я колебался. Какой все-таки странный, темный, насыщенный аромат! Вианн всегда использует только самые лучшие какао-бобы – ей их привозят пароходом с какой-то далекой плантации на западном побережье Африки – и всевозможные специи, которые шоколад впитывает и растворяет в себе. Их названия – они звучат как названия островов давно исчезнувшего архипелага, – она не раз мне перечисляла: тонка, ваниль, шафран, гвоздика, зеленый имбирь, кардамон, розовый перец. Мне никогда не доводилось путешествовать, отец мой, но эти названия словно уносят меня в иные места, на таинственные, неоткрытые острова, где даже звезды светят совсем другие, чем здесь.

Я все-таки взял шоколадку. Она была круглая, как те мраморные шарики, с которыми я очень любил играть в детстве. Некоторые из них были полупрозрачными, и мне нравилось, прижав такой шарик к глазу, медленно его поворачивать, глядя, как меняются цвета и формы предметов, которые сквозь него просвечивают. Шоколадку я целиком сунул в рот, и оказалось, что у красной глазури вкус и аромат земляники, а шоколадная сердцевина, темная и мягкая, пахнет зрелой осенью, сладкими персиками, упавшими на землю, яблоками, запеченными с корицей. Постепенно я почувствовал и все богатство ее вкуса, в котором было множество оттенков, и я различил привкус дубовой коры, тамаринда, металла и черной патоки. И я вдруг снова оказался на берегу Танн, я снова вдыхал запах дыма и земли… О, как мне захотелось рассказать все Вианн! Как мне захотелось, чтобы именно она выслушала мою исповедь…