Джоанн Харрис - Земляничный вор [litres]

Янник явно занервничал.

– Мам… – Деревья у него над головой высились, как столбы дыма, а листья на них казались сделанными из сверкающей бронзы. Уже начинали падать крупные капли дождя, тяжелые и горячие, как нагревшиеся в руке монетки. – Мам, по-моему, нам действительно лучше уйти.

У них над головой угрожающе треснула большая ветка, на которой, издавая громкий стрекот, раскачивался Бам.

– Нам лучше уйти , – повторил Янник, потом покосился в мою сторону и, глядя на меня темными глазками, прошептал: – Я не виноват, это она меня заставила… – А потом он повернулся и бегом бросился к дому, зажав под мышкой металлоискатель.

– Янник, ты куда?! Немедленно вернись! – закричала ему вслед мадам Монтур, и тут дождь полил уже по-настоящему, хотя я-то по-прежнему оставалась сухой, поскольку находилась в так называемом оке бури. Крупная ветка над головой у мадам опасно затрещала, закачалась, и я снова сказала голосом Хуракана:

– Немедленно уходите, пока беды не случилось.

Мадам Монтур, опасливо на меня глянула.

– Ты же просто сумасшедшая, притом весьма опасная! Держись подальше и от меня, и от моего сына! – И она поспешила следом за Янником, но не бегом, хотя каблучки ее красивых черных сапожек и отбивали быструю дробь по сухой утоптанной тропе, и в следующий момент та ветка все-таки рухнула на землю прямо у нее за спиной – БАМ! – с каким-то жутким металлическим треском. Мадам Монтур еще быстрее затопала каблучками, и вскоре они с Янником скрылись из виду.

Я, вся дрожа, села прямо на земляничную поляну. Внезапно налетевший шквал сразу улегся. И дождь идти перестал. Небо опять стало голубым. Даже листья на деревьях замерли, хотя многие молодые листочки все же успело сорвать ураганом, и теперь они покрывали землю, точно бледно-зеленые лохмотья.

Бам уже спрыгнул на землю и сидел, аккуратно обвив лапы хвостом. Я что-то невнятно буркнула, стараясь его приободрить и объяснить, что опасность пока миновала. Потом взяла заступ, оставленный Янником и его матерью, и стала закапывать ямы, которыми они так изуродовали мою поляну, а на раскопанных участках вновь посадила вырванные кустики земляники, так что, когда я с этой работой покончила, лишь с трудом можно было отыскать места, где были те ямы. В целом поляна выглядела почти не изменившейся.

А вот с колодцем желаний дело обстояло гораздо хуже. Поставить обратно старую решетку оказалось невозможно, как невозможно было и вновь сделать целыми разбитые камни, извлеченные из стенок колодца. Теперь можно было заглянуть прямо в его холодную гулкую темноту и увидеть глядящий на тебя оттуда кружок неба, похожий на зрачок огромного глаза какого-то существа, затаившего мысль о мести.

Прошлой ночью я почти не спал, а когда все же засыпал, то сны снились хуже адских мучений. Потому-то с утра я и пошел в церковь – помолиться в изножии статуи святого Иеронима. Я, наверное, уже несколько лет этого не делал, но сейчас испытывал прямо-таки невероятную потребность навестить покровителя нашей церкви.

Довольно-таки запоздалое признание, отец мой. Только я действительно не особенно верю в учение святого Иеронима. Это ты чрезвычайно высоко ценил его труды, а потому и я на долгие годы оказался в числе его последователей. И все же его сарказм в отношении женщин, презрение к их умственным способностям и неприкрытое отвращение к женскому телу в итоге стали вызывать у меня определенные подозрения и в отношении его проповедей, и – даже! – его перевода Библии на вульгарную латынь. Я хорошо помню, как истово я молился после того пожара в Маро, а ты, отец мой, цитировал слова святого Иеронима: «Лучше поженить, чем сжечь».

Ты произносил это таким тоном, что можно было предположить: с твоей точки зрения, те двое, что погибли во время пожара на речном судне, в общем, того и заслуживали , ибо не состояли в браке, а занимались прелюбодейством и, мало того, спали мертвым сном, поскольку были пьяны. Исходя из всего этого, я оказывался всего лишь орудием в руках высшего разума. А я молился, чтобы, если это действительно так, та страшная чаша выпала бы из моих рук, а Господь вновь занял свое место в сердце моем и я опять стал бы обыкновенным мальчишкой. Но ты, отец мой, ясно дал мне понять: теперь я в долгу перед Богом, и долг мой можно выплатить лишь ценой моей собственной жизни, тогда-то я и согласился совершить этот обмен – за избавление от вины отдал свою жизнь служению Господу.

Но ведь ты считал, что мог бы получить гораздо больше , вновь раздался у меня в ушах знакомый голос, который я все время слышу с тех пор, как впервые открыл папку Нарсиса. Сперва мне казалось, что это голос Нарсиса, но потом у меня возникли некоторые сомнения. Нарсис ведь был человеком крайне немногословным, а хозяин этого голоса явно обладал даром красноречия и выражал свои мысли очень живо и четко. Просто тебе казалось, что можно спрятаться у Бога за спиной , упрекал он меня, пока я, коленопреклоненный, стоял у подножия гипсовой статуи святого Иеронима, однако со временем ты понял, что Бог – это всего лишь тень, на время заслонившая солнце, и через какое-то время ты снова окажешься на свету.

Ума не приложу, отец мой, как это следует понимать. Ведь я всегда считал, что Бог это и есть свет. И был уверен: если уж Он смог меня простить, тогда все возможно.

В том числе и твоя дружба с Жозефиной? – в суховатом голосе послышалась легкая насмешка. Ты надеялся, что она сочтет тебя невинным агнцем? А ты подумал, что она скажет, если узнает о твоем поступке? Кем, по-твоему, ты показался бы ей после этого?

Я совершенно точно знаю, кем бы я ей тогда показался. Как знаю и то, какими стали бы ее глаза: плоскими, как зеркала. И тогда сразу умерло бы нечто, таившееся в глубинах моей души и многие годы прораставшее там, как прорастает молодой росток в дупле старого дерева с прогнившей сердцевиной. Я снова закрыл глаза и взмолился: Господи, все что угодно, только не это! Прошу Тебя! Лучше смерть и проклятие, чем такое! Но, похоже, нелепо было ожидать и от Господа, и от святого Иеронима хоть какого-то сочувствия. Сознавая собственную низость, я словно пылал на костре, в голове молотом стучала боль, глаза и ноздри щипало от запаха дыма…

И тут вдруг у меня за спиной послышались шорох и звук легких шагов. Значит, я был не один? Ну да, в дверях церкви явно кто-то стоял. От ужаса я весь покрылся липким потом: а что, если я невольно заговорил вслух? Что, если у меня действительно виноватый вид? Нет, шаги, похоже, доносились из дальнего придела, со стороны исповедальни. Наверное, просто кто-то пришел, чтобы исповедаться. Я с трудом поднялся с колен, обернулся, но, видимо, оказался недостаточно расторопен: дверь уже успела беззвучно закрыться, и я заметил лишь быстрый промельк чего-то алого…