Джоанн Харрис - Земляничный вор [litres]

На мгновение мир вокруг меня перестал вращаться и начал куда-то улетать.

– Кто это? – все же сумела спросить я.

– О, это художница, она татуировки набивает. Как раз она и стала одной из наших свидетельниц. А потом мы решили, что было бы классно вместо обручальных колец сделать себе обручальные тату.

Анук показала мне запястье, и я почувствовала, что мой мир сейчас окончательно сорвется в пропасть. Все горело вокруг меня, небеса раскололись пополам, разорвались, как бумажный лист. Вдоль ее запястья тянул свои побеги шиповник с бледно-розовыми, как юная любовь, едва распустившимися цветами. Рисунок казался мне удивительно знакомым; сквозь его пастельные тона просвечивали нежно-голубые вены на внутренней стороне запястья Анук.

– Тебе нравится?

– Да, очень красиво. – Мне даже лгать не пришлось.

– Я так рада! – Анук крепко обняла меня. – Знаешь, мне кажется, это тату было у меня всегда.

Колодец, в который Нарсис и его отец сбросили тело тетушки Анны, по-прежнему здесь, на лесной поляне. И к нему от ворот ведет узкая утоптанная тропинка. У меня даже промелькнула невнятная мысль: а зачем Нарсис решил сохранить эту ужасную могилу? Я бы на его месте велел засыпать колодец, чтобы кусты и трава полностью скрыли это место из виду. А Нарсис зачем-то, наоборот, все расчистил, хотя сейчас поляна вокруг колодца покрыта какими-то странными ямами и бороздами, а со стенок колодца свешиваются листья и побеги разросшейся земляники.

Похоже, здесь совсем недавно кто-то побывал. Земля в нескольких местах взрыта и перевернута. Скорее всего, это дело рук Мишель Монтур с ее идеей зарытого в лесу клада. Трава вокруг колодца и на поляне сильно примята; видно, они тут довольно долго топтались.

А может, это Розетт? Найденный мной сломанный карандаш отчасти свидетельствовал в пользу второй догадки. И я вдруг подумал: а ведь если я тут умру, то найдет меня именно она, эта девочка. Нет, это уж совсем нехорошо. Я вовсе не хотел еще кому-то причинить зло или хотя бы неприятные переживания. Мне хотелось одного: навсегда исчезнуть, чтобы меня никто и никогда больше не видел.

Удивительно, но столь простой план вдруг осложнился массой проблем. Если я здесь повешусь, то мой свисающий с ветки дуба труп вполне может обнаружить Розетт. Если выпью дома смертельную дозу таблеток, то соседи, скорее всего, почувствуют запах разложения и сообщат в полицию. Я мог бы утопиться в Танн, но я, увы, прекрасно плаваю; и потом, у меня вызывает тошноту одна лишь мысль, что маленькая Майя или кто-то из ее друзей наткнется на мое тело, выброшенное рекой на берег. Те же чувства вызывает идея прыгнуть с церковной колокольни или броситься под поезд. Самоубийство, отец мой, всегда заставляет других людей делать массу неприятной работы. С ним как бы связано множество потенциальных возможностей причинить зло другим и одновременно множество собственных невыполненных долгов.

Теперь Ру и Жозефина уже, конечно, всему Ланскне рассказали о совершенном мной преступлении. И все, чем, как мне казалось, я обладал раньше – безупречной репутацией, доверяющей мне паствой и собственной жизнью, – будет опозорено и подвергнуто порицанию. Всем станет ясно, что человек, претендовавший на звание духовного наставника, был всего лишь обманщиком, самозванцем. Меня осудят и Каро Клермон, и ее приятельницы, которые раньше всячески меня обхаживали, и наш булочник Пуату. И Жолин Дру. И мадам Мак. И семейство Беншарки. И речные люди. И даже та вечно недовольная официантка из кафе «Маро». И наш почтальон. И наш епископ. И Вианн Роше. И Оми Аль-Джерба. И маленькая Майя…

И Жозефина. Моя Жозефина , шепчет тот богохульный голос в моей душе. Этих слов я никогда не смог бы произнести вслух даже перед исповедником. Теперь, разумеется, они никогда и не будут произнесены. Мне это, наверное, должно было бы принести некое облегчение. Жозефина знает, что я убийца, но о моих чувствах она не узнает никогда.

Я заглянул в открытый колодец. Похоже, он очень глубокий. Оттуда тянуло запахами дождя и подгнившей зелени. Я вспомнил, как Каин пытался скрыться от Ока Господня. Интересно, до воды тут достаточно далеко? Сразу я разобьюсь от удара о воду или буду медленно тонуть, точно крыса, угодившая в бочку с дождевой водой? Мне страшно умирать, отец мой. Но и жить я боюсь. И, возможно, всегда боялся. Наверное, в этом-то и заключается моя трагедия.

И тут я вдруг вспомнил, что до сих пор толком не видел своего тату. Чувствовалось, правда, что кожа под пластиковой нашлепкой все еще немного воспалена и чувствительна. Но разве Моргане совсем не было нужно, чтобы я увидел, какой рисунок она для меня выбрала? Разве этот рисунок не содержит предназначенного только мне послания?

Я задрал рукав сутаны и осторожно отлепил защитное покрытие. Приятно было ощутить прикосновение прохладного бодрящего воздуха. Я поискал глазами Каинову отметину – Око Господне, языки пламени, зигзаг молнии, – но там ничего не было. Вообще ничего. Просто небольшое розовое пятно на коже, чуть-чуть более чувствительное, словно легкий солнечный ожог…

Что же это такое? Шутка? Фокус?

Я осмотрел всю руку, но нигде не было никаких следов. Не было и того расплывчатого пятна, горевшего яркими яростными тонами, которое я отчетливо видел во время нанесения тату. Оно исчезло, как и сама Моргана. Но оно же там было ! Там должна была быть татуировка, я же видел, как ее мне делали! Я это чувствовал. И я невольно сказал вслух:

– Там точно была татуировка. Уверен, что была.

Но мои слова тут же вернулись ко мне эхом из колодца, только разбитые на кусочки.

И я снова вспомнил историю человека, который всю жизнь хранил свою тайну, настолько мрачную, что одна лишь смерть смогла бы избавить его от этого греха. Может, рассказав мне эту историю, Моргана вынудила меня открыть мою тайну? Довольна ли она сыгранной шуткой, целью которой был я?

Хотя герой ее истории, разумеется, обрел спасение. Признание избавило его от греха. Но меня-то признание от греха не избавит. Ру не в силах отпустить мне грехи. Вся моя жизнь – череда горьких шуток и ужасных ошибок. И вот к чему привело меня то, что я пережил за эти долгие годы.

Заметив возле старого колодца какую-то ржавую железку, я бросил ее вниз, в напоенную холодной влагой глубину, и стал ждать, когда раздастся всплеск. Он раздался далеко не сразу и донесся откуда-то издалека, из густой темноты. Я сумел разглядеть там лишь бледный серебристый диск – небо, отражавшееся в далекой воде. А потом из колодца стали доноситься звуки голосов; высоких и звонких, точно у разыгравшихся детей. Возможно, это был просто фокус колодезной акустики, но я почему-то вспомнил известную историю о Крысолове из Гамельна, который своей музыкой соблазнил всех тамошних детей и увел их из города в подземелье. Спастись смогли лишь двое: один мальчик был хромым, а второй слепым; но оба всю жизнь потом мечтали о том, что могло бы с ними случиться, если бы и они оказались такими же, как все остальные дети.