Кристина Риччио - Начать всё сначала

– Простите, – бормочу я столу.

– Шейн, не извиняйся, – тихо отвечает Пайлот.

– Шейн, прости, – восклицает Аттикус.

– Прости! – внезапно говорит Сэйра.

Я на дюйм поднимаю голову и кладу подбородок на руку.

– Думаю, нужно идти.

– Шейн, не уходи. Давай хоть поужинаем, – говорит Бейб сверхнежным голосом.

Я встаю из-за стола и беру сумочку.

– Простите, – бормочу я. Взгляд находит остатки разбитого телефона на полу, и я иду прямо к двери.

– Шейн, не уходи, – окликает Аттикус, когда я вырываюсь на улицу.

Я десять минут хожу взад-вперед перед Карлстоном, пытаясь собраться перед встречей с охраной на ресепшене. Оказавшись внутри, я закрываю жалюзи в нашей комнате и забираюсь на свою кровать. Там я лежу и смотрю на стену. Я все еще смотрю на стену, когда возвращаются девочки. Я смотрю туда же, когда они спрашивают, не хочу ли я пройтись. Я продолжаю смотреть, когда они идут спать. Я все смотрю туда, пока не наступает час ночи, и в моем горле не пересыхает, а нос не закладывает, и мне приходится встать и отправиться на кухню за водой.

Я бреду, уставившись в пол полузакрытыми опухшими глазами и надеясь, что по пути никого не встречу. Я медленно открываю дверь кухни и бегу к раковине, когда замечаю пустой стол. Достаю стакан из шкафа, набираю воду, делаю большой глоток, снова набираю воду и поворачиваюсь, чтобы опереться на стойку.

Из горла вырывается невольный крик. В комнате я не одна.

Эми сидит на диване с пакетиком кренделей и наблюдает за мной. Она сидит с краю, на месте, ближайшем к стене, так что я не видела ее в окно. Мой взгляд опускается с ее лица на книгу, открытую у нее на коленях. Она сидит читает. Хотя, вообще-то… это похоже на блокнот.

Она читает… о боже мой.

Стакан выскальзывает из моей руки и разбивается на плитках пола.

– Что ты делаешь? – кричу я. Голос хриплый и низкий. Даже на другой стороне комнаты я узнаю свой почерк, мои страницы. Это мой блокнот. Это… это мое. – Что, черт возьми, ты делаешь? – кричу я.

Она немного склоняет голову.

– Он лежал на диване, так что я открыла его. Поняв, что это, я знала, что мне нужно прочитать.

Мои губы искривляются и не двигаются.

– Я вижу его на всех твоих фотографиях… – она захлопывает блокнот и протягивает его мне. Я обхожу разбитый стакан и вырываю блокнот из ее руки. Прижимаю его к животу. Пялюсь на нее. Не знаю, что теперь произойдет. Она прочитала мой… она знает мой… – новые слезы туманят взор. Я чувствую себя оскверненной. Что мне делать? Как давно она тут с ним сидит? Наконец взгляд Эми отпускает мой. Она встает, обходит меня и идет к двери.

Разворачивается, уже держась за ручку.

– Я так и знала, – шепчет она. – Я знала, что это происходит. Держись подальше.

Я смотрю, как она выскальзывает за дверь.

Должно быть, я оставила Крестраж номер Девять на диване из-за всего предыдущего хаоса.

Она расскажет ему? Во что я ввязалась? Зачем я сюда приехала? Это была такая глупая идея. Мои родители даже больше не хотят, чтобы я им звонила. Мне не хочется влюбляться в парня другой девушки! Я не хочу никого расстраивать!

Я падаю на колени на кухонный пол и сжимаю голову руками.

В пятницу я пропускаю занятия и остаюсь в постели, ничего не делая. Мне не хочется писать, читать или что-то смотреть. Мне вообще ничего не хочется. Я отправляю родителям имейл с извинениями и жду их ответа. Снэпшоты их разочарования покрывают стены моего черепа изнутри, мои веки. Они никогда раньше так на меня не смотрели – словно положили все свои яйца в мою корзину, а я их раздавила. Как мне восстановить яйца?

Все выходные я избегаю попыток Бейб и Сэйры поговорить. Мне не стоит переживать по поводу случайной встречи с Эми, потому что они с Пайлотом в Париже.

Прошло уже двадцать четыре часа, а никакого ответа на мое извинение не пришло. Кажется, я ошиблась, выпросив разрешение закончить семестр. Зачем я устроила такую сцену? Нужно было просто заткнуться. Я не смогу догнать пропущенные занятия по науке, если буду проводить все свое время на стажировке.

Если этот поезд все равно сойдет с рельс, то зачем ждать до самой последней минуты, чтобы спрыгнуть?

Вечер воскресенья. Я сижу на кухне, ужинаю и ничего не делаю. Тут заходит Аттикус и садится за стол напротив меня.

– Привет, – здоровается он, и я киваю в ответ.

– Как долго ты собираешься мучать себя по этому поводу? – мягко спрашивает он. – Нужно все обсудить.

– Я не хочу это обсуждать.

Он улыбается.

– Ну, наверное, нам придется. Думаю, тебе нужно это сделать, чтобы можно было двигаться дальше. – Я вожу равиоли по своей миске.

– У нас у всех случаются семейные драмы, Шейн. Не стоит этого стыдиться. Мы твои друзья. У всех своя фигня… Мой папа не принял меня как по волшебству, когда я признался в ориентации. Все было странно очень долгое время. Он все еще не спрашивает меня о личной жизни. Семьи не идеальны. Не нужно было врать нам о своей специальности. Ты можешь говорить с нами о таких вещах.

– Сколько тебе было лет, когда ты признался родителям?

– Тринадцать.

– Вау, храбрый тринадцатилетний мальчик.

Он гордо кивает.

– Гриффиндор.

Уголок моих губ поднимается.

– Итак, моя область – медицина.

– Ага, я уже слышал, – он улыбается. – Нормально хотеть заниматься другими вещами.

Я слабо улыбаюсь Аттикусу.

– Мои родители хвастались буквально всем, что я стану доктором, как только мне исполнилось одиннадцать. Наверное, даже местные продавцы в продуктовых знают, что я стану доктором. – Я раздавливаю равиоли вилкой.

Аттикус подпирает рукой подбородок.

– Чем ты хочешь заниматься?

Я качаю головой.

– Я больше… не знаю. Я не хочу быть разочарованием. Я хотела учиться на медицинском ради мамы… то есть хочу. Я причина, по которой она не окончила медицинский университет. Она забеременела и провела свою жизнь, заботясь обо мне… Она помогала мне с домашкой по математике и наукам, сколько я себя помню.

То есть всегда, когда я чего-то не понимала, она объясняла все суперсмешным способом и сидела со мной, пока до меня не доходило. А для моего папы так важно, чтобы у меня были возможности, потому что у него их не было.

Я знаю, что он вел себя ужасно в тот день… он не всегда такой, – я кусаю губу.

Аттикус молчит.

– В детстве, если я вдруг поранилась, то он бросал все, чтобы приготовить мне шоколадный милкшейк с кусочком арбуза на стакане, мой любимый. А потом, когда я повзрослела, он начал готовить милкшейк, когда я расстраивалась. Звучит глупо, но от этого мне всегда становится лучше. Сейчас он так делает, когда я возвращаюсь домой на выходные из Йельского университета. – Потому что я всегда возвращаюсь домой грустная. Я смахиваю новую слезу, текущую по щеке. – Прости.