Николай Верещагин - Роднички

— А мне мешает, — сказал Антон. — Я никак не могу понять, почему бы девушке, которую я люблю, не быть доброй, деликатной и справедливой? Почему бы ей, если она меня не любит, не сказать об этом прямо, чтобы не мучить меня? Почему она каждого старается поймать в свои сети, будто все ей мало? Почему она не замечает тебя, когда ты сохнешь по ней, и готова вешаться тебе на шею, если ты увлекся другой? Почему? Ты об этом не думал?..

— Нет, — сказал Гриша просто. — Да тут и ничего не придумаешь — просто она такая, какая она есть.

— Ну, — развел руками Антон. — Ты рассуждаешь, как старик, как будто тебе уже лет шестьдесят. Так мудро, всепрощающе…

Он вскользь посмотрел на часы: большая стрелка уже перевалила за двенадцать. «Не пойду, — решил он. — Баста!.. А вот Валентин пошел бы, не раздумывая, — вдруг пронеслось у него в голове. — А может, Валентин уже был в этой роли?..»

— Слушай, — спросил он резко. — А как ты думаешь, у Бубенцовой с Валентином ничего не было?.. Ну, ты понимаешь, о чем я говорю…

Гриша понял конечно. Он слегка побледнел, опустил глаза и выдавил:

— Не знаю… Скорее всего, нет.

— А если бы ты знал, что было?.. Тогда что?

— Ничего, — сказал Гриша.

— Ты бы к ней не изменился?

— Нет, наверное…

— Ты странный парень, — сказал Антон. — Мы с тобой совершенно не похожи, но ты мне нравишься, — положив руку Грише на плечо, сказал он. — Как это мы раньше с тобой не сошлись? Мы могли бы подружиться… А у тебя с ней ничего не было? — неожиданно спросил он.

Гриша еще заметнее побледнел и опять выдавил:

— Нет, ничего…

На душе у Антона сразу стало веселей, хотя, казалось бы, какая ему разница. Но теперь Гриша ему еще больше нравился, прямо-таки нежность появилась к нему. Захотелось сделать что-то приятное для него.

— И у меня с ней ничего не было, — сказал он. — Так, прогулки при луне. — Он взглянул на часы: была уже половина десятого, и ему понравилась собственная твердость, он себя сейчас уважал.

— Ну, мне пора, — поднялся с лавки Гриша, но Антон удержал его, остановил.

— Давай допьем вино, а потом я тебя провожу. По дороге еще поговорим… А знаешь, — разливая портвейн, сказал он. — Я хотел бы, чтобы Света досталась тебе. Это было бы справедливо. А я выхожу из игры… Ты Таню видел? Вот это девушка! Умница, золотая душа!..

Они вышли из дома в ночную безлунную темень и, захмелевшие, обнявшись и поддерживая друг друга, когда кто-то спотыкался о кочки, побрели на Луговую, где была Гришина квартира. Шли и разговаривали.

— А что ты будешь делать, — все допытывался Антон, — когда она выйдет замуж?

— А что я могу сделать? — печально говорил Гриша.

— Но ведь мужу не понравится эта ваша дружба. Ну, вот, скажем, если бы я был ее мужем, я бы тебя отшил. Ты извини, старик, но мне не понравился бы друг детства моей жены. Подруга детства пожалуйста, но друг… даже такой смирный, как ты.

— Я понимаю, — вздохнул Гриша печально.

— Ты все понимаешь, со всем согласен… Скажи, — горячо вопрошал Антон. — Кто из нас больше ненормальный: я, который от нее что-то требует, хочет видеть ее совершенной, или ты. Который со всем примирился и принимает ее такой, какая она есть?..

— Не знаю. Наверное, мы оба… — захмелевший от выпитого, предположил Гриша.

— А кто же тогда нормальный? Валентин?.. Нет, Валентин гад! Обаятельный, интересный, но все-таки гад!..

Так, обнявшись и душевно разговаривая, они брели в сплошной темноте.

Прошло еще несколько дней, и все они были похожи на прежние, но то-то и было хорошо. Как и раньше, Антон с Таней много времени проводили вместе, плавали на лодке, купались, загорали, отдыхали в своем шалаше и собирали в лесу землянику. Иногда брали с собой удочки и никогда не рыбачили, частенько брали с собой книжки, но редко читали. Стоило им, лежа на траве в тени берез, раскрыть книжку, как тут же попадалось какое-нибудь интересное для Антона или непонятное для Тани место, и по своему обыкновению Антон тут же принимался с увлечением растолковывать прочитанную страницу, удалялся в сторону, уходил далеко за примерами, хватался за неожиданные ассоциации, на ходу формулировал окончательные и набрасывал предварительные выводы, в общем, поток его красноречия не иссякал, а Тане не надоедало слушать. Но слушала она теперь по-другому, без того робкого и доверчивого изумления, а серьезно, даже пытливо глядя на него. Вообще, за эти две недели Таня как-то быстро повзрослела и, казалось, даже подросла чуть-чуть. Да и взгляд у нее стал посмелее, походка уверенней, угловатости в движениях меньше. У нее появились свои суждения, раза два она даже не соглашалась с ним, и Антон со смешанным чувством удивления и легкой досады замечал, что правильно не соглашалась, что он и в самом деле тут, кажется, маху дал, что не все в его рассуждениях сходится. Она не лила больше слез, что такая ужасно глупая, тогда как он такой умный, но зато теперь (ну что с ней поделаешь!) плакала, что скоро он уедет. Ему и самому не очень-то хотелось уезжать из Родничков, но он относился к этой перспективе не так болезненно. В чем проблема? Можно уехать и снова приехать. А можно и вообще не уезжать. Кеша сдаст за него отчет о практике, и можно будет хоть на все каникулы остаться в Родничках. Окончательное решение этого вопроса он все откладывал и откладывал, до тех пор, пока не наступил, как рано или поздно он всегда наступает, этой летней практики последний день…

Утром Антон проснулся в нормальном настроении, но вспомнил, что сегодня последний день, и настроение омрачилось. Оставалось много нерешенного, и решать это следовало сегодня — больше некогда. На улице шел крупный, серый дождь, но пока он одевался и завтракал, дождь кончился, ярко засияло солнце, и мокрые крыши, мокрая зелень и лопухи в палисаднике заблестели каким-то влажным жидким блеском. А через четверть часа опять все было серо, и опять крупно падал дождь, пришлепывая тяжелыми струями листья лопуха к траве.

По домам со вчерашнего дня уже не ходили — велено было Эльвирой Сергеевной всем писать отчет о практике и дневник. Зачем нужен был дневник, она и сама объяснить не могла, но на протесты студентов, что это фикция, если его писать задним числом, что он просто дублирует отчет, она решительно отвечала, что по учебному плану дневник нужен, и кто не сдаст его, не получит зачета. И вот теперь приходилось заниматься этой ерундой.