Софрон Данилов - Бьётся сердце

Теперь сравни этих двух — прекрасно выглядящего внешне, пышущего крепким здоровьем Аласова и тёмного, несимпатичного с виду рабочего человека. Недаром старые якуты говорят: корова пестра снаружи, а человек изнутри…

Послушаем, послушаем, что ответит и как всё объяснит сам Аласов. Трудно даже вообразить, как тут можно оправдаться. Букет подобрался! Не сработался с коллективом — чистая правда. Стал в школе зачинщиком склоки — правда. Сорвал обращение к выпускникам района — правда. Избил Антипина — правда. Пусть даже и не подтвердится связь с ученицей, и без того достаточно.

Смуглая, с диковатым взглядом — как у оленёнка, когда его запрут в узкий загон, — девушка сидела, опустив голову. Вошёл инспектор, она краем глаза стрельнула на него и опустила голову ещё ниже.

— Тимофей Федотович, вот Нина Габышева. Поговорите с ней. — Пестряков уступил инспектору кресло.

Логлоров в кресло не сел, а пошёл за стулом в дальний конец комнаты, на ходу соображая, как приступить к разговору. Разговор такой, что любое слово — уже бестактность. И неизвестно, о чём тут говорили с ней. Может, вообще напрасно вызвали ученицу? Но жалеть о сделанном было уже поздно.

— Если не желаешь нам рассказать, то расскажи вот инспектору отдела народного образования, — сказал Тимир Иванович, стоя над девушкой и глядя на неё сверху вниз. — Товарищ инспектор специально приехал, чтобы послушать тебя…

Девушка дёрнулась при этих словах, сжалась. Логлорову от души стало жаль её. Сомнительно, чтобы о подобном девушка решилась поведать даже самой близкой подруге, а не то что какому-то приезжему. Как Тимир Иванович, умный человек, не понимает этого?

— Ты ведь ни в чём не виновата, — заговорил Кылбанов и придвинулся вместе со стулом к Габышевой. — Что тебе говорил Сергей Эргисович?

Девушка прошептала:

— Нет… нет…

— Выходит, вы нисколечко не любили друг друга? Неужели о чём ты писала в дневнике — неправда? Ты писала неправду?

— Нет…

— Тогда, значит, ты писала правду?

— Н-нет…

— Ты что, как утка-сокун твердишь «нет» да «нет»? Одно из двух: правда или неправда?

Девушка молчала.

— Пойми, Нина, тебе всё равно придётся сказать правду, — вступил в разговор Тимир Иванович.

— Вот именно! — пособил ему Кылбанов. — Если мы не узнаем — врачи узнают…

В эту минуту открылась дверь и вошёл Аласов.

— Меня вызывали? — и вдруг увидел судилище. — Что тут происходит?

Он так это спросил, что Кылбанов попятился подальше от Нины.

Аласов подошёл к девушке, поднял её подбородок.

— Сергей Эргисович, я ни в чём не виновата!

— Ничего сейчас не говори! — приказал ей Аласов. — И не плачь.

Он провёл ладонью по волосам девушки. Та стихла, утёрла слёзы. Аласов подал ей портфель, помог надеть пальтецо.

— Иди домой, Нина… Иди домой.

Он смотрел ей вслед, пока не закрылась дверь и не утихли шаги. После этого оборотился к Логлорову.

— Вы, инспектор роно, принимаете участие в этой гнусности… — Лицо его побелело, он стоял один против них.

— Послушайте, Сергей Эргисович…

— Нет, это вы послушайте меня! Я шёл сюда с намерением по-человечески поговорить с вами, обстоятельно, обо всём… Но сейчас я разговаривать с вами не желаю.

Можно было бы растолковать грубияну, что он, Логлоров, не причастен к допросу, и если с ученицей поступили не так, как подобает педагогам, то он, Логлоров, виновен в этом лишь отчасти. Но не Аласову было порицать инспектора! Не Аласов ли главный виновник того, что девушка подверглась таким унижениям. Ему ли кричать и топать ногами!

— Разговаривать со мной или не разговаривать — ваша добрая воля, товарищ Аласов. Заставить вас беседовать со мной не в моей власти. И всё-таки я попрошу вас ответить на один вопрос.

Аласов остановился в дверях.

— Скажите, товарищ Аласов, был ли случай, когда вы избили человека по фамилии Антипин?

— Антипин?

— Моторист электростанции.

— А-а… Да, было. Ударил я его.

— За что?

— За хулиганство! — крикнул со своего места Кылбанов. — Вы, глядите, повсюду он блюститель нравов, наш Аласов! Наводит порядок кулаками по морде…

— Погодите, — Логлоров поморщился. — Тогда ещё вопрос. После этого избиения вы предлагали Антипину некую сумму денег?

— П-предлагал.

— Зачем?

— Чтобы он накормил своих ребятишек.

— Ха-ха! — опять не удержался Кылбанов. — Лучше скажи, взятку давал, чтобы держал язык за зубами!

Аласов посмотрел на него, но ничего не сказал.

— Позволю себе ещё вопрос… Теперь уже действительно последний. Что вы можете сказать о дневнике Нины Габышевой?

— Ничего. Я не читал его. Не имею привычки читать чужие дневники.

— Врёте, вы знаете, о чём там написано! — крикнул Кылбанов.

— Товарищ Кылбанов! Ещё одно слово… Простите, Сергей Эргисович, если вам неизвестно, что в дневнике, так я вам скажу. Десятиклассница Нина Габышева пишет о своей любви к вам.

— Если она действительно так пишет, мне остаётся только гордиться.

— Как понять вас?

— Я горжусь любовью этой девушки, её чувством. Вы устроили допрос ей… Вам ли понять, как можно гордиться любовью!.. — Аласов оглядел их троих. — Ещё есть вопросы?

— Больше вопросов нет.

Дверь за Аласовым хлопнула.

— Каков фрукт, даже не попытался что-либо отрицать! — развёл руками завуч. — Вот он, весь перед вами.

В тот же вечер Логлоров вернулся в районный центр.

Сопротивляться, доказывать — всё бесполезно. Она поняла это, когда её наконец отпустили, и она, не помня как очутилась на улице, побежала.

Все эти дни Нина жила в состоянии, похожем на сон: летела в бездну, но понимала, что это всего лишь сон. И как во сне, напрягаясь всей душой, держалась из последних сил — лишь бы дотянуть до того момента, когда беда отступит. Но когда они сказали про врачей, она словно проснулась. Сон продолжался наяву. Сергей Эргисович велел ей: иди домой, и она пошла. А они остались там с её дневником. Инспектор из райцентра приехал, чтобы отвести её к врачам.

Тут ей показалось, что уже глубокая ночь, и она идёт не в ту сторону — куда-то в алас, где тайга и валуны. Она в страхе повернула назад, но скоро остановилась: а в другой-то стороне, что там? Разве среди людей — не тайга, разве не валуны?

Вдруг будто светом её озарило: мама! Ты одна можешь меня спасти, умоляю тебя, мама!

Нина кинулась к дому.

Рослая женщина, большерукая и по-мужицки широкоплечая, недвижно сидела в кухне. Ей было видно, как двором пробежала Нина в распахнутом пальто.

— Мамочка!.. — Нина уткнулась ей в колени. Она плакала обречённо, как не плакала никогда в прежние времена. Но колени были неподвижны. Почему она не погладит дочь своей большой тёплой ладонью?