Елена Зелинская - На реках Вавилонских

– Помнишь, Шурочка?

– Конечно, Сашенька.

Азовское море

Столик в «Бристоле» с видом на лиман заказали заранее. Легкий бриз с моря смягчает жару, официанты с салфетками через локоть расставляют дышащую паром стерлядь, в серебряных икорницах отливает перламутром черная каспийская икра.

– Расскажи, Саша, как жилось тебе в столице? Надо думать, икрой осетровой не питался?

– Случалось и икрой. А было это так. Перебивался я в Петербурге, как многие студенты, репетиторством. Иногда по три урока в день добыть случалось. Но концы с концами все равно не сводились. Не как у Раскольникова, конечно, а как, скажем, у Разумихина. Пальтецо дрянное, как говорится, на рыбьем меху. Бежишь иногда по Фонтанке какого-нибудь олуха репетировать, нос в воротник спрятал, картуз на уши натянул, а у Аничкого моста – живорыбный садок. Да вы, пожалуй, и не знаете, что это такое. Чисто петербургское явление: большая деревянная баржа с надстройками, а в них торговые помещения, складские и жилые, для приказчиков и рабочих. Стоят такие баржи и зимой, и летом всегда на одном месте, на приколе. Из кирпичной трубы валит дым. По сходням спускаешься в торговый зал. У входа застыли, как колонны, две замороженные белуги, аршина в два, а то и больше. В центре зала расставлены чаны с живой рыбой, а вокруг них на рогожах лежит навалом мороженая. В бочонках – икра всевозможных сортов. Подходишь к приказчику, подаешь ему кусок булки, просишь мазнуть паюсной – на пробу. Нет, солоновата. А если зернистой? Эта горьковата. Попробуем ястычной. Нет, уважаемый, сегодня брать не будем. Вот так и обедали. Вкусно и сытно.

– Помнишь, Шурочка?

– Конечно, Сашенька!

Александр подвинул поближе икорницу, щедро намазал булку черным блестящим перламутром и продолжил:

– В хорошие времена снимал на пару с приятелем конурку с пансионом: завтрак, обед, вечером – чай. Но тут уж дешевле, чем в двадцать рублей, не обойтись. По большей части обитал в общежитии. Кипяток – сколько влезет, булочник заходит с дешевым товаром, колбасник. Ну, и университетская столовая, конечно, выручала. Обед без мяса – восемь копеек, с мясом – двенадцать. Стакан чаю – копейка, бутылка пива – девять копеек.

– К чему в студенческой столовой пиво? – удивился Михаил Савич.

– Так уж повелось, – ответил Александр. – Петербургский университет – вольница, не то, что гимназия или твой Нежинский бастион. Некоторые любители дешевого пива проводили в столовой больше времени, чем на лекциях.

– Но не ты?

– Но не я.

Предъявитель сего Александр Людвигович Савич принят был в число студентов Императорского Санкт-Петербургского Университета в августе 1903 г. и зачислен на Историко-Филологический Факультет, на котором слушал курсы: по Греческому и Латинскому языкам, Греческой и Римской истории, Философии, Сравнительному Языковедению, Санскритскому языку, Русскому языку и Словесности, Славянской Философии, Истории Западно-Европейских Литератур, Всеобщей истории, Средней и Новой Русской истории, участвовал в установленных учебным планом практических занятиях, подвергался испытанию из Французского языка и, по выполнении всех условий, требуемых правилами о зачете полугодий, имеет восемь зачтенных полугодий».

Дамы пили кофе маленькими глотками, перекатывая, как гладкие морские камешки, семейные новости. Братья поднялись из-за стола и вышли на балкон. Вечерело.

– Я не только приискал, – перешел к главной теме Александр, – но и получил место в коммерческом училище Глаголевой. Первое, кстати, в России учебное заведение, где совместно обучаются мальчики и девочки.

– Еще неизвестно, хорошо ли это, – с сомнением обронил Михаил.

– Вот и ретрограды из Министерства народного просвещения сомневаются. Сопротивляются свежим веяниям. Потому-то и возникают коммерческие училища.

– В ваших коммерческих училищах даже древних языков не преподают!

– А зачем они нужны современному человеку?

– Дисциплинируют ум и развивают память. Латынь лежит в основе всех европейских языков. Жаль, что ты этого не понимаешь.

– Ладно, сдаюсь, – прервал его младший брат.

Он задумчиво поглядел на чистенькую набережную, на неправдоподобно голубое море, на теплую дорожку, которая бежала от предзакатного солнца прямо к их балкону, и нерешительно сказал:

– Послушай, Миша, может, и тебе подумать о переезде в столицу? Здесь, конечно, место райское, но представляю, какой у вас в гимназии все рутиной поросло! Ну, ну, не сердись, – он замахал руками, заметив, что брат нахмурился. – Я только хотел сказать, что в Петербурге сейчас такой взлет педагогической мысли! Я тебе брошюрку про наше училище привез. Посмотри на досуге, вдруг заинтересуешься.

Растревожив рассказами о столичной жизни семейство старшего брата, Александр Савич с молодой женой отбыли в Петербург. Словно специально им на смену, в Бердянск приехали Нелюбовы.

Сестру Михаил Людвигович не видел со своей свадьбы, но по письмам ее давно чуял неладное, и потому невеселый Зиночкин рассказ не удивил его, а только опечалил.

– Не складывается, Миша, у меня жизнь. Про Кемчук этот даже вспоминать не хочется. Думала, переедем в Бессарабию, оттаем, и что-то между нами по-другому сложится.

– Вот вы где! – из-за дюн появился Аркадий, ведя за руку маленького Николку, чье румяное личико было до смешного похоже на отцовское, да так, что невозможно было понять, то ли мальчик кажется излишне взрослым, то ли излишне по-детски выглядит добродушное лицо отца.

– Как, Аркадий, на новом месте служится? Как Кишинев? Я сбежал оттуда после погрома, – спросил зятя Михаил Людвигович.

– Мы не в столице живем, а в Бельцах, – Аркадий нехотя выпустил живую, как рыбка, детскую ручку. – Я очень рад, что мы выбрались из Сибири. Зиночке там уж очень надоело. Хотя, признаюсь, устроить все это было непросто. Помог профессор Коссович. Я написал ему и, представь себе, он сразу же откликнулся. Оказывается, его брат служит начальником Управления имениями заграничных духовных установлений Бессарабской губернии. Владения обширные, почти двести тысяч десятин, много лесов. Им, на мою удачу, понадобился ученый лесовод. Вот так мы и оказались в Бельцах.

Нелюбов оживился. Нелюдимость, которая расстроила Михаила при первой встрече, куда-то исчезла. Он присел на скамейку рядом с женой, грузноватый для своих лет, и оперся широкими ладонями о колени:

– Льстит, конечно, и возможность работать с самим профессором. Когда Коссович приезжал в Бельцы, меня откомандировали к нему в экспедицию. Проехали всю Бессарабию в тарантасе.

Аркадий быстро и горячо рассказывал о морфологии почв, о рельефе, об обильном урожае фруктов, который случился в этом году в Бессарабии. В особо, как ему казалось, интересных местах он наклонялся и заглядывал собеседнику в лицо, словно ища одобрения. Зинаида чертила зонтиком какие-то линии на влажном песке, и всем, кроме ее мужа, было очевидно, как противна вся эта морфология молодой красивой женщине с темно-золотой короной над нежно-белым лбом.