Вера Гривина - Путь к своему королевству

– Что с тобой, боярыня? – спросила Боянка у своей побледневшей госпожи.

Та хрипло прошептала:

– Вон тот темноликий… Он зарубил Любима Радковича…

– Ах, ты, Боже мой! – ужаснулась Боянка и, приглядевшись к Бруно, добавила: – А ведь я его прежде видала. Он – боярин, а вотчина его Дашево недалече от Радимичей, токмо на угорской стороне.

У Агнессы закружилась голова. Она, конечно же слышала об их с мужем соседе по ту сторону границы. Говорили, что он родом издалека и у него очень смуглая кожа. Говорили так же еще, что зовут его Брунашом, но Агнессе, конечно же, и в голову не приходило отождествлять Брунаша с рыцарем из Эдессы Бруно.

«В жизни случается то, о чем невозможно даже помыслить», – подумала она.

– Княгиня ждет, – напомнил ей Богдан.

Агнесса и Боянка последовали за ним. Челядинец привел обеих женщин в сени, где боярыня скинула шубу и шапку на руки Боянки и направилась в светлицу, где была Ольга Юрьевна. Переступив порог, Агнесса сразу почувствовала себя неуютно: уж слишком строго смотрела на гостью сидящая в резном деревянном кресле молодая княгиня.

Жена князя Ярослава была далеко не красавицей: широкие скулы делали ее лицо квадратным, свои и без того узкие глаза она постоянно щурила, а землистый цвет кожи ей не удавалось скрыть даже под толстым слоем белил. Зато наряд княгини – золотая диадема с филигранной работы колтами, алое шелковое покрывало, покрытый золотыми узорами парчовый навершник и золотая шейная гривна с большим рубином – поражал своей роскошью, не очень, по мнению Агнессы, уместной в обычной домашней обстановке.

Кроме Ольги Юрьевны, в светлице находились две юные дочери боярина Серослава Ждановича. Обе боярышни, оторвавшись от рукоделия, смотрели с любопытством на гостью.

Агнесса поклонилась.

– Явилась, значит, – сказала княгиня. – Ну, проходи, садись. А вы, – обратилась она к девицам, – ступайте вон.

Разочарованные боярышни покинули светлицу.

– Ты почто к Успению перестала ходить? – осведомилась Ольга.

– Я у Бориса и Глеба молюсь… Мне там больше по нраву… – смущенно пробормотала Агнесса.

– Не лги! – досадливо перебила ее княгиня. – Скажи как есть, что от мужа моего, князя Ярослава, хоронишься.

– Да, я не желаю встречаться с князем Ярославом, – призналась Агнесса.

– Что же, он тебе совсем не люб? – спросила Ольга с сомнением.

Гостья окинула ее укоризненным взглядом.

– Полгода всего минуло, как я мужа любимого схоронила. Мне никто опосля него не люб.

– А ведь Любим Радкович, упокой его Господи был немолод, – все еще сомневалась княгиня.

– А для меня он был лучше всех молодых! – запальчиво воскликнула Агнесса.

Ольга кивнула.

– Помню я боярина Любима Радковича. Хорош он был – нечего сказать, не всякий юнец мог с ним сравниться. А ты и впрямь его любила, раз решилась отправиться за ним в края дальние, прежде неведомые. Токмо, как любовь не крепка, а со смертью ей конец наступает. Боярина больше нет, а ты еще молода и собой хороша. Неужто тебя взгляды мужские не соблазняют?

– Нет, токмо смущают, – покривила душой Агнесса.

– Покуда смущают, а потом и соблазнять начнут.

– Я завтра же покину Галич, – пообещала вдова, догадавшись, куда клонит жена князя Ярослава.

– Воротишься в Радимычи?

– Нет, там двор разорен. Буду жить с детишками в Перемышле, у моего деверя Бажена Радковича.

Княгиня покачала головой.

– А ты, я гляжу, не больно желаешь жить у деверя. Да, мало кому любо зависеть от родичей. Тебе еще повезло, что ты свекра не имеешь.

Нетрудно было догадаться, что жена князя Ярослава вспомнила собственного свекра, характер которого с годами портился. По Галичу ходили слухи о шумных ссорах Владимирка Володарьевича с сыном и о том, что галицкий князь в ярости может накричать не только на сноху, но даже на двухлетнего внука. Как любая хорошая мать, молодая галицкая княгиня никому не прощала обид, нанесенных ее дитяти.

Старый князь, очевидно, так надоел своей снохе, что, вспомнив о нем, она никак не могла успокоиться. Узкие черные глаза княгини Ольги вспыхнули, отчего ее широкоскулое лицо приобрело немного диковатое выражение.

Внезапно Агнесса поймала себя на мысли, что молодая княгиня ей кого-то напоминает.

А Ольга сказала уже без гнева:

– Хотя бывают и добрые свекры. Вон мой отец невестку свою лелеял и холил, пока мой брат Андрей по свету мотался.

– Андрей? – воскликнула Агнесса, вспомнив рыцаря, привлекшего ее внимание в Никее.

– А ты никак знавала моего брата? – удивилась Ольга.

– Не то, чтобы знавала, – ответила Агнесса и рассказала о своей встрече с князем Андреем, не упомянув при этом о Борисе.

Княгиня покачала головой.

– Вон оно как бывает. Тесен однако мир.

Рассказ гостьи произвел на нее благоприятное впечатление и, расчувствовавшись, она проговорила уже мягким голосом:

– Ладно, ты особливо не торопись. Можешь ехать не завтра, а дня через три.

Агнесса поклонилась.

– Спасибо за милость, княгиня.

– Ступай! – велела Ольга.

В сенях боярыня сообщила поджидавшей ее Боянке:

– Мы перебираемся в Перемышль.

Служанка понимающе кивнула.

«Господи! Хоть бы Бруно не было во дворе! – подумала Агнесса. – Глядеть на него – свыше моих сил!»

Однако рыцарь из Эдессы никуда не делся – он стоял возле колодца вместе с прибывшими из Киева людьми. Тут же были и их кони, которых никто из слуг галицкого князя не спешил принимать.

Стиснув зубы и стараясь не смотреть на Бруно, Агнесса пошла через двор, а за ней шагала возмущенно сопящая Боянка. Внезапно обеих женщин едва не сбил с ног киевский боярин, выбежавший из палат Владимирка Володарьевича. Петр Бориславович был вне себя от гнева и так бранился, что у Агнессы порозовели щеки.

– Что стряслось, Петр Бориславович? – спросил рябой киевлянин.

Боярин выругался еще похлеще.

– Что же все-таки было? – вмешался Бруно.

– Был срам один! – раздраженно ответил Петр Бориславович. – Я князю Владимирку напомнил о его скрепленном крестным целованием обещании – воротить города отнятые у киевского князя, а он, богохульник, мне в ответ: «Уж больно невелик был тот крест, кой я поцеловал!» Тьфу на него, христопродавца!

Боярин плюнул в сердцах и опять выругался.

– Неужто так и сказал? – удивился рябой.

– Как есть! – подтвердил Петр Бориславович и, выругавшись еще раз, добавил: – А потом князь Владимирко и вовсе прогнал меня со словами: «Довольно ты наговорил, а теперь ступай отсель!» На том наша беседа и кончилась. Кинул я князю грамоты его целовальные и вон из хором.

Киевляне возмущенно загалдели.

– То-то, я гляжу, наших коней никто не принимает, – сказал юноша с едва начавшей пробиваться бородкой.