Вера Гривина - Путь к своему королевству

– А тебя никто и не просит ее судить, – сердито оборвал его Изяслав Мстиславович. – У нас и своих судий хватает.

Бруно виновато опустил голову.

– Прошу простить меня, князь, за дерзость.

– А ты, по всему видать, уважаешь свою королеву, – заметил уже добродушно Изяслав Мстиславович.

– Да, уважая, – подтвердил Бруно. – Я не знал более достойной государыни, чем королева Фружина.

– Неужто моя сестра лучше королевы франков? – удивился князь.

– Ни королеву франков Алиенору, ни иерусалимскую королеву Мелисенду нельзя сравнивать с королевой Фружиной.

– Почто так?

Бруно немного замялся, соображая, стоит ли рассказывать киевскому князю о скандальном поведении двух королев.

«В конце концов, у меня сейчас нет никаких обязательств ни перед иерусалимским двором, ни перед королем Людовиком», – решил бывший эдесский рыцарь и сообщил:

– И ныне вдовствующая иерусалимская королева Мелисенда, и королева франков Алиенора изменяли своим мужьям.

– Изменяли? – оживился Изяслав Мстиславович. – И с кем же?

– У королевы Мелисенды был любовник, граф де Ле Писе, а Алиенора делила ложе со многими знатными рыцарями, в том числе и с вашим родичем, Борисом.

Последние слова Бруно развеселили князя.

– Ай, да Борис! Пущай он и не стал покуда королем, зато сподобился поиметь королеву! Молодец!

– Он собирается стать королем вместо Гёзы, – напомнил Бруно.

Изяслав Мстиславович кивнул.

– Да, Борис желает взять то, чего лишил его отец, король Кальман, упокой его Господи.

– Значит, киевский князь не сомневается в том, что Борис – сын короля Кальмана?

Изяслав Мстиславович ухмыльнулся:

– До недавнего времени я еще мог в том сомневаться, а вот прошлым летом, когда мы со свояком моим, королем Гёзой встретились, пропали все сомнения. Очи-то мои, хоть и хуже, чем прежде, видят, а все же не совсем ослепли. Да, ты и сам, поди, узрел сходство у Бориса с королем Гёзой?

– Нет, – решительно солгал Бруно.

Изяслав Мстиславович хмыкнул:

– Ну, тебе полагается думать так, как надобно твоему государю, а я в своих мыслях волен. А касаемо Бориса – сын он Кальману али нет, королем пущай остается Гёза, с коим я в ладах.

Помолчав немного, он осведомился:

– У тебя, кажись, вотчина где-то рядом с Галицким княжеством?

– Да.

– Не желаешь ли ты в нее заглянуть по пути к своему королю?

Рыцарь вовсе был не прочь навестить собственные владения, где он не появлялся уже около полугода. Хотя управляющий Бруно и зарекомендовал себя с самой лучшей стороны, крестьяне и слуги должны были хоть иногда видеть и своего хозяина.

– Желаю, – ответил рыцарь.

– Тогда сопроводи моего боярина к галицкому князю.

Бруно вопросительно посмотрел на Изяслава Мстиславовича.

– Владимирко Володарьевич опять собрался со мной воевать, – пояснил князь. – Я посылаю в Галич боярина Петра Бориславовича, дабы напомнить тамошнему князю о его крестном целовании. Ты тоже навестишь Владимирко Володарьевича, а потом поведаешь своему королю, как добрый князюшка, чтоб ему сдохнуть, выполняет свои обещания.

Понять замысел Изяслава Мстиславовича было нетрудно. Он хотел с помощью Бруно доказать венгерскому королю, что коварный Владимирко Володарьевич вновь плетет интриги и затевает злоумышления.

«Я не могу отказать брату моей королевы, – подумал рыцарь. – Да, и в замке надо бы побывать».

– Я с удовольствием окажу услугу князю Изяславу, – сказал он.

Изяслав Мстиславович кивнул.

– Добро. Третьего дня отправитесь в путь. Ступай!

Возвращение императорского войска в Константинополь ознаменовалось пышными торжествами. Во дворце каждый день устраивались всяческие увеселения, а по вечерам небо над огромным садом и бухтой Золотого Рога озарялось фейерверками. Все ликовали; риторы восхваляли в своих речах доблесть императора и его воинов, утверждая, что эхо их славной победы дошло до сицилийцев и русских, и что северный архонт (то есть, киевский князь Изяслав Мстиславович) «от шума молвы повесил голову». Никто, разумеется, даже не обмолвился о том, что результаты этой победы не стоят такого бурного ликования.

Вместе со всем двором развлекался и Борис, который старался растворить в веселье, как разочарование походом, так и раздражение по поводу семенных неурядиц. Однажды он явился во дворец на очередное празднество, начавшееся с того, что в Белом зале (называющемся так из-за беломраморной облицовки стен) было дано представление древнегреческой трагедии Софокла «Эдип». Бориса тронула до глубины души разыгранная актерами история фиванского царя, желавшего, но так и не сумевшего избежать предсказанных ему страшных испытаний. Предостережением прозвучали финальные слова:

После окончания трагедии выступили музыканты, мимы, танцоры, фокусники и прочие лицедеи. Перед императором и знатными вельможами кувыркались акробаты, жонглировал факелами ловкий паренек, творил всевозможные чудеса фокусник, танцевали под звуки цимбал пять тонких и гибких, как лоза, отроковиц. Но Бориса мало занимало это веселье: он все еще находился под впечатлением от «Эдипа».

После представления Борис отправился погулять по саду, радуясь редкому для здешней зимы ясному дню. Возле статуи Геркулеса он встретил Лупо и Фотия.

– Вы не меня ли ищите? – обеспокоено спросил Борис. – Уж не захворал ли Кальман? Он вчера капризничал.

– Нет, нет! – поспешил успокоить его Лупо. – Маленький наш господин как всегда резв и весел. А вот мадам Анна хандрит и на всех слуг сердится.

Борис поморщился. Его жена в последнее время стала совершенно невыносимой. Если раньше ее недовольство выражалось в брюзжании, то теперь она все чаще устраивала мужу и слугам скандалы. Причиной произошедших с Анной перемен был скорее всего случившийся у нее летом выкидыш (она забеременела перед самым отъездом мужа на войну). Борис сочувствовал жене, но ее постоянные вспышки выносил с трудом.

Печально вздохнув, он сказал:

– Нынче у Мануила лицедеи показывали историю про царя Эдипа. Сильная вещица.

– Да, очень сильная, – согласился Лупо.

– А я ничего не знаю о царе Эдипе, – признался Фотий.

Лупо обратился к своему господину:

– Если мессир дозволит, я просвещу нашего музыканта и поведаю ему историю несчастного царя.

Борис кивнул.

– Случилось это очень давно, – начал Лупо, – задолго до рождения Спасителя. Правил тогда в греческом городе Фивы царь по имени Эдип, и воцарился он не по праву наследования, а женившись на вдове покойного царя Лаия, Иокасте. Фивы в его царствование будто кто-то проклял: несчастье следовало за несчастьем, вместе с неурожаем начался мор скота, а затем люди стали гибнуть от чумы. Жрецы сказали царю, что все эти бедствия – наказание за неотомщенную кровь его предшественника, а самый знаменитый прорицатель вдруг назвал убийцей Лаия самого Эдипа.