Елена Гостева - Стрекозка Горгона

Свекровь сквозь рыдания обратилась к мужу:

– Сашенька, может быть, всё-таки домой его завезем? Как же так: сынок наш и дома не побывает?

Тот не отвечает, лишь мотает головой, непонятно, соглашаясь иль нет, плечи его сотрясают рыдания, и тогда свекровь с надеждой посмотрела на невестку:

– Танечка, давай завезем домой. Сердце разрывается… Жаль мне Сержа здесь оставлять, пусть бы хоть ночку дома побыл. – И снова зашлась в рыданиях.

До Тани, погруженной в свои мысли, не сразу дошло, что Ольга Сергеевна именно к ней обратилась, потом всё ж сообразила, что надо ответить, и, с трудом разжав губы, произнесла:

– Я не знаю… не знаю… Делайте, как хотите… – а потом снова сжала губы. Речь далась с трудом, звук своего собственного голоса испугал, и она даже слегка пошатнулась. К ней кинулся Николай, кузен, самая надежная её опора в последнее время, взял под локоть, возразил матери покойного:

– Зачем домой, Ольга Сергеевна? Он ведь уже год в земле пролежал. Когда его из того гроба в новый перекладывали, смотреть страшно было… Лучше уж здесь, в холоде, оставить. Дома-то дети, зачем их пугать?

А вокруг гроба уже деловито суетятся насупленные, торжественные клирики в чёрном: устанавливают подсвечники, на аналой Псалтырь положили. Всю ночь над ним будут читаться заупокойные молитвы, псалмы… И началось негромкое монотонное бормотание…

Следивший за всеми седобородый священник подошел к матери, опустил руку ей на голову, сказал:

– Не переживай, милая, не убивайся… Тело бренно, а душа вечна, будем надеяться на милость Божью, на то, что раб Божий Сергий принят в Его Царствие. Мы присмотрим за телом. Ничего худого с ним не будет, а душа его и так всех вас видит.

Свёкор тяжело поднялся с колен, взял руку жены, прижавшейся ко гробу:

– Завтра прощание, Оленька, завтра. А сейчас поедем домой. Ты ещё нашего внука Сашеньку не видела. Чудесный малыш, на Сережу похож. Поедем к внукам, милая.

Заплаканная женщина запротестовала:

– Нет, нет, я останусь здесь… Ты поезжай, а я с Сержем останусь, хоть до утра возле него побуду, помолюсь.

– Ольга, но ведь Танюша с дороги, устала, кто ей дома поможет, кроме тебя? – возразил муж. – Ты хозяйка, должна сама принять… Поедем… А после, вечером, вместе сюда вернёмся…

Свекровь согласилась, позволила мужу вывести себя из церкви. На невестку, молодую вдову, пока и не посмотрела ни разу. На крыльце, оглянувшись на офицеров, тихо спросила:

– Наверное, нам следует их пригласить?

Но Николай (он всегда везде успевает, только в одном не успел – Сережу от смерти не спас) возразил:

– Нет, Ольга Сергеевна, вы поезжайте, а господ офицеров я к себе приглашаю. У вас и так хлопот полно. Таня, я карету с Сашенькой в дом Лапиных направил, и ты туда поезжай. Юрик, подай Татьяне руку.

И морск ой о фи цер (ах да, это же Юрик!) повернулся, сделал несколько шагов, козырнул, грустно улыбнулся, сказал негромко:

– Татьяна Андреевна, Таня, здравствуйте! Позвольте руку?

Она попыталась улыбнуться в ответ:

– Юрик, ну для тебя-то я разве – Татьяна Андреевна? Зачем ты так? Здравствуй!

Затем обвела взглядом других офицеров. Немногие успели подъехать, но зато – самые близкие, родные, товарищи мужа, общие их друзья…

– Здравствуйте, господа. Спасибо, что встретили. Спасибо большое… Но я устала, после поговорим, хорошо? – и улыбнулась. Увидев, как они на неё глядят, поняла, что улыбка не получилась. Ребята, ах, нет, не ребята, а давно уже крепкие солидные мужчины склонили перед ней головы, тоже пытаясь улыбаться, но и у них улыбки получались кривыми, вымученными. Фёдор, то есть граф Звегливцев, шумно вздохнул, сделал шаг вперёд, возможно, хотел обнять по старинке, как раньше бывало, и чтобы она его в щёчку чмокнула. Но Таня жестом остановила. – Простите. Не сейчас. Потом, потом поговорим… – И, подав руку деверю, пошла к карете.

Лапины расселись в две кареты, тронулись неспешно. Николай – цыганистого вида высокий мужчина лет 35–40 – вздохнул, провожая их взглядом, а потом повернулся к офицерам, что мрачно и сосредоточенно смотрели вслед отъезжавшим.

– Господа, простите, я вас не представил друг другу. Майор, граф Станислав Речнев, поручик Павел Белостежин, они последний год в Париже в нашем доме квартировали. Ну а это… – и он назвал фамилии встречающих, Речнев поклонился и отозвался живо:

– А я всех знаю, господа. Я ведь тоже в кадетском корпусе воспитывался. В корпусе мы на вас, старших гренадеров, равнялись, старались быть похожими, помню, как вас экзаменовали перед выпуском, как вы на Балканы отправлялись со своим полком… Я из корпуса четырьмя годами позже вышел…

– Разрешите и мне представиться. – Вмешался кавалергард с аксельбантом на плече, по-молодецки прикладывая два пальца к козырьку кивера. – Поручик Селезнёв, адъютант его высокопревосходительства. Его светлость князь Чернышев просили сообщить, граф, что для Вас найдена квартира. Я к Вашим услугам, готов проводить.

Граф Фёдор Звегливцев – богатырь, под стать Илье Муромцу – недовольно хмыкнул, бросил многозначительно-вопросительный взгляд на самого старшего по возрасту – отставного полковника Лужницкого. Похоже, его самолюбие было задето тем, что внимание придворного адъютанта обращено к только что вернувшемуся из Парижа графу. Лужницкий в ответ удивленно поднял бровь и слегка покачал головой: мол, что-то это значит, но выводы делать рано.

Опять вмешался Николай:

– Нет, благодарствуем. Граф Речнев остановится в нашем доме, квартира подготовлена.

– Доложу его светлости. Разрешите откланяться. Всего доброго, господа. – И по-молодецки козырнув, прищёлкнув каблуками, кавалергард испарился.

Звегливцев снова хмыкнул и на сей раз не удержался от комментариев:

– А ты, Николай, как я смотрю, успеваешь распорядиться за всех. Хозяином, что ль, стал?

Тот окинул взглядом Фёдора с головы до ног: и мрачным, и печальным был взгляд его чёрных глаз, покачал головой, усмехаясь криво, вполне миролюбиво сказал:

– Не ворчи, Фёдор. Я и при жизни Сергея у них дела вёл, а уж теперь-то тем более моя помощь Танюхе надобна. Ей самой сейчас ни с чем не управиться. – и, снова усмехнувшись, сказал. – Поехали к нам, поговорим, Сергея помянем. Я ещё от заставы людей отправил домой, всё готово должно быть.

Благодаря высокой медвежьей шапке и полушубку на медвежьем меху Николай казался столь же высоким и плечистым, как и Звегливцев, но впечатление это обманчиво – Николай из породы стройных, не широких в кости, но жилистых мужчин. И если уж захотели б сравнивать его с богатырем, то разве что с Алешей Поповичем, который брал не столько силой, сколько ловкостью да удалью молодецкой. Он, усмехаясь криво, исподлобья глядел в глаза Фёдора – твёрдо и сумрачно. Граф, перекачнувшись с каблуков на носки и обратно, тоже мрачно усмехнулся, и, вздохнув шумно, сказал: