Николай Еленевский - Мытари и фарисеи

Дубяйко, наблюдая за усилиями Парамыгина, раздосадовано произнес:

– Парамыгин, столько окон открытых, так нет, надо сюда залететь, открой дверь, пусть убирается!

– Кто?! – очнулся Парамыгин.

– Муха, а кто же еще! Командира и начальника штаба не будет. Разговор проведем без них.

– А, может, прихлопнем, вон сколько нас!

– Не дури, кому сказано, открой дверь! – но муха упрямо не хотела вылетать.

В политотделе сразу после отъезда Иванникова прошло собрание. На нем политотдельцы рассмотрели персональное дело коммуниста Ерохина и единогласно исключили из партийных рядов.

О том, как принимались решения в политотделе, мне было хорошо известно.

– У нас есть все основания поддержать решение собрания. Вчера мы пережили позор, позор, которого полк еще не знал, – Дубяйко постучал кончиками пальцев по красной папке, – в принципе, я ожидал, что именно этим все и окончится. Но кто меня слушал? Кто?! Выйти пьяным на сцену, и когда? Когда наступает исторический момент в жизни нашего огромного государства! Мы с вами единогласно приняли обращение к Центральному комитету… Еще раз говорю, позор, и таким офицерам, как этот, – он красноречиво указал на Ерохина, – не место в наших рядах.

Заметив мою улыбку, Дубяйко уперся взглядом:

– Неужели кое-кто из членов партийной комиссии считает иначе? – он раздраженно забарабанил по красной папке, и муха восприняла это как сигнал для более тщательного обследования кабинета. Начала описывать круги вдоль стен, увешанных портретами Ленина, Маркса и Энгельса, поочередно присаживаясь на каждом. – Считаю, коммунисты политотдела поступили верно. Вы это прекрасно понимаете и без меня. Так вот, по данному вопросу я хочу персонально знать позицию каждого.

Все понимали, что исключение из партии в последующем означало для Ерохина и увольнение из Вооруженных Сил, поэтому слушали Дубяйко без особого энтузиазма.

– Майор Сорокин, ваше мнение?

Сорокин вздохнул и пожал плечами.

– Да чего вы завздыхали, Иван Петрович, у нас с вами по Ерохину неоднократно был разговор, и вы соглашались, а теперь что? – и Дубяйко раздраженно выкрикнул, – вы посмотрите на него, разве это офицер?! Это наш позор!!

Ерохин перестал поглаживать фуражку, замер, затем начал отстукивать по лакированному козырьку барабанную дробь.

– Вот-вот, он и здесь цирк утраивает! Это из-за таких наша партия теряет авторитет, это… – Дубяйко даже привстал из кресла, – а такие, как ты, Сорокин, этому потворствуют!

Сорокин опять пожал плечами.

– А подполковник Лунянин как думает? Николай Никитич, он ведь начинал свою службу в первой эскадрильи? – вдруг учтиво произнес Дубяйко, и его учтивость вместо привычной нахрапистости мне не понравилась. Повеяло фальшью, неестественностью к тому, что происходило. Офицеры знали наши натянутые отношения, а здесь он вдруг назвал меня по имени-отчеству.

– Да, мы начинали вместе, еще лейтенантами, – я посмотрел начальнику политотдела в глаза, и он сразу отвел взгляд.

– И что?

– Хороший офицер, орденоносец.

– Как же этот орденоносец умудрился так гвардию опозорить?

– За всю гвардию говорить не надо. В ней тоже всякого по нынешним временам хватает. А если по правде, ничего страшного в том, что произошло, не вижу. Ну, слегка освежил генерала. Вода ведь чистая, без дерьма и запаха.

– Вы, вы… ты, ты, подполковник, ты думай, о чем говоришь?!! – Дубяйко постучал себя по лбу, – причем здесь дерьмо и запах! Да так можно договориться знаешь до чего?

Парамыгин ухмыльнулся, посмотрел на меня, покачал головой, пробормотал:

– Да, покатилася торба с великого горба… Фарисействуем, братцы, фарисействуем. Были такими, такими и останемся.

– Парамыгин, что у тебя, чем недоволен? – уставился на него Дубяйко.

Парамыгин оторвал взгляд от летавшей мухи:

– Из-за стакана воды ломать судьбу, не дороговато ли для нас?

– О каких «нас» мямлишь, я говорю о партии, о ее авторитете!! – перешел на крик Дубяйко. – Кто еще такого мнения? Здесь не торги, здесь заседание партийной комиссии отдельного гвардейского вертолетного полка. Офицер пьяным вышел, пьяным, когда такое, – вскочил Дубяйко и покрутил пальцем, словно винтом, – такое мероприятие, в поддержку самого Горбачева. Что о нас подумают в Москве, если туда сигнал проскочит?!!

– Да, иногда стук быстрее доходит, чем звук, – ухмыльнулся Парамыгин, – Москва, она и есть Москва, уж выше некуда! Вот только официального заключения, что он пьяным был, у нас нет. Без него… Сами понимаете…

Разговор явно пошел не по тому руслу, на которое рассчитывал Дубяйко.

– Какое еще заключение, Парамыгин?! Вы что, с ума посходили?! Это что, партийная оценка?!! – он навис над зеленым сукном, словно собрался вынести стол вместе с сидевшими за ним офицерами хоть куда-нибудь, но подальше от своего кабинета. – Партсобрание исключило! Единогласно!! Вы что, коммунистам политотдела не доверяете?! С Луняниным, выходит, спелись. Та-ак!! А как считает подполковник Семенов?

Давно ходивший в замах начальника штаба, вечно угрюмый и чем-то недовольный Семенов, уже видевший себя в новой должности после ухода Громова, развел руками:

– Почему же, коммунистам политотдела мы доверяем. Как не доверять!

– Ну вот, – облегченно вздохнул Дубяйко, считая, что дальше никаких казусов ожидать не придется и он быстренько доложит в политуправление и лично генералу Иванникову о том, что коммунисты полка из всего случившегося сделали верные выводы. Он уселся и привычно расправил плечи.

– Чего мы здесь разошлись, давайте послушаем Ерохина, – внес предложение Парамыгин.

– Чего его слушать, надо выносить вопрос на голосование, а, Сорокин? – Дубяйко хлопнул по красной папке ладонью.

Сорокин согласно кивнул головой. В кабинете наступила тишина. В стекло под мерное гудение кондиционера беззвучно билась одуревшая муха.

– Ерохин, подождите за дверью!

Вместе с вышедшим Ерохиным за дверь вдруг вылетела и муха, чем вызвала грустную улыбку у Парамыгина:

– Суждено уцелеть.

– И здесь не до шуточек, Парамыгин, речь идет о чести полка, о чести советской гвардии.

Дубяйко опять куда-то понесло. В Кандагаре он умудрился наломать дров, когда не дал справить свадьбу старшему лейтенанту Горупе и молоденькой медсестре из Кабульского госпиталя. Доказывая всем и везде, что советские воины посланы руководством страны в Афганистан не для свадебных застолий. Медсестру срочно отправили по месту прежней работы, а Горупа сказал, что он этого никогда Дубяйко не простит. Пришлось и ему искать иное место службы.

– А, может, детально поговорим о судьбе офицера, с которым мы прошли огонь, воду и медные трубы? – предложил я.