Николай Еленевский - Мытари и фарисеи

Увидев меня, Наталья горестно вздохнула, но не выдержала, поднялась, бросилась на грудь и заплакала. За ней начали плакать дочери. К ним добавились слезы моей жены, соседей. Из соседней комнатки вышел Парамыгин, вытер кулаком глаза:

– Как в такой тесноте гроб разместить? Конечно, лучше на улице, а оттуда на кладбище. Наталья же ни в какую, только здесь. А как его потом выносить, на лестничной площадке не развернуться. Я уж и так прикидывал и эдак. Скажу Полухину, чтобы подогнал кран, будем как-то через окно.

– Здесь Натальино слово последнее.

– Оно так, жена ведь, настоящая боевая подруга, – согласился Парамыгин, – в клубе было бы и проще, и… Да, сколько эти дураки еще глупостей да бед натворят.

Кого он имел в виду, говоря о дураках, для меня пояснять не требовалось.

Вскоре на командирском «уазике» подъехал Громов, вызвал на улицу:

– Такое дело, Никитич, там офицеры… Одним словом, начинается катавасия, требуют, чтобы гроб поставили в клубе. А как в клубе, как? Дубяйко категорически запретил. Да и Гаврилов на его стороне, хотя не поймешь, раньше был командир как командир, а теперь? Куда ветер, туда и… Одним словом, отвечать придется мне, когда начальство наедет, а оно наедет.

– Если офицеры требуют…

– Да там больше всего молодежь, лейтенантики, дери их душу… Кстати, зачинщики из твоей эскадрильи, да еще Пухляк – эта банка с томатом, ему-то чего неймется?

– Значит, хорошие генералы вырастут.

– Вырастут, если головы не поодкручивают. Надо же, весь полк вздыбили, басмачи проклятые.

– А ты не расстраивайся. Молодежь, она всегда не при наших делах, вспомни хотя бы свои лейтенантские.

– Мы не дыбились. Мы шли в ногу…

– Шли-шли и пришли, как ежики в тумане… Так что будем делать?

– Семенов говорит, что с этих желторотиков и спроса никакого, а вот с меня шкуру сдерут.

– Тогда звони Гаврилову с Дубяйко, объясни ситуацию.

– Там у них празднество. Сам понимаешь, как такие звонки воспринимаются, нарвусь на неприятность.

– Тогда напрямую, в штаб округа, генералу Плешкову. Пусть принимает решение, а я пойду к лейтенантам.

– Вот ты бы Плешкову и позвонил. Генерал тебя уважает больше, чем кого-либо. – И вдруг встрепенулся: – А к лейтенантам пойдешь из-за солидарности или все-таки уговоришь?

– Гвардия принципами не поступается. И правда, давай вначале выйду на командующего.

– А ты растешь, гвардии подполковник, растешь! Такие решения принимаешь!

– Да ну тебя!

Генерала Плешкова оперативный дежурный по штабу округа отыскал в местном санатории. Оказывается, там отмечался юбилейный день рождения у высокого узбекского товарища, на который были приглашены и Гаврилов с Дубяйко.

Через пару часов после моего звонка Плешкову все завертелось в обратном порядке. Сказался его авторитет. Перезвонил Гаврилов, обозвал меня нехорошими словами и сказал, что гроб с телом Ерохина разрешили поставить в клубе. Громов по секрету сообщил, что Плешков уже поднажал на военную прокуратуру так, что она дело срочно переквалифицировала из самоубийства в гибель на рабочем месте по неосторожности.

– Теперь семья будет пенсию получать, а то ведь без копейки могла остаться.

Наталья запротивилась, но ее уговорили, и она устало согласилась:

– Только после всего хочу в церкви отпевание провести. Он в душе православным был.

Громов замахал руками:

– Очумела, баба! Какая церковь?! Нам тогда кранты! Неужели непонятно?!

Но здесь лейтенанты Наталью поддержали, сказали, что если надо, гроб на плечах понесут до церкви. Договариваться со священником Громов послал Семенова. Тот вскоре вернулся, удручающе пожал плечами:

– Извините, прав Сорокин, самоубийц церковь не отпевает. Священник начал расспрашивать, крещеный ли был покойник, а я откуда знаю, крещеный он был или нет. Короче говоря, попал я впросак, да такой, что от стыда впору сгореть. Поп спрашивает, а сам я когда-нибудь бывал на церковной службе или хотя бы для успокоения души заходил в храм?

– И что?

– Да ничто! Вот о Боге вспоминаем в последнюю минуту. Одним словом, поп сказал: «Хороните так, как хоронили доселе». Нательный крестик мне дал, я машинально сунул в карман, он головой покачал. Что мне с этим крестиком делать, не на шею же его вешать?

– Но и в кармане не носят, – нахмурился Парамыгин, – да, покатилася торба с великого горба… Значит, могилу звезда увенчаем? Несчастливой она для него оказалась.

На прощание с Ерохиным пришло столько людей, что полковой клуб не смог всех вместить.

Как только вынесли гроб, над военным городком прокатились мощные глухие раскаты. Даже дома вздрагивали от небесных залпов. Мгновенно поднявшийся ветер взвихрил легкую пыль, перевернул несколько урн. Над строевым плацем выхваченная из мусора закувыркалась, пролетела скомканная «Правда» и шмякнулась об угол клуба, прилепилась к нему, затем вырвалась оттуда, опять закружилась и с размаху влетела в аккуратно подстриженные кусты сирени, там и затаилась. Где-то послышался сильный хлопок, долетел звон разбитого стекла. Через мгновение сверху по городку полосонули косые струи. Узенькая улочка, вившаяся между железобетонными домами, наполнилась до краев и превратилась в кипящую кастрюлю, которую забыла снять с огня куда-то убежавшая по своим делам хозяйка. Гроб спешно занесли обратно, пережидали, пока уйдет гроза. Народ судачил, к чему бы это. Стремительные арыки с веселым клекотом тащили в реку мусор. Капало с крыш, с деревьев, с цветов на клумбах. По лицам стекали то ли капли, то ли слезы. Лейтенанты, для них это были первые в жизни похороны, отказались от подставки, на руках вынесли гроб и понесли на плечах до самого КПП. Заместитель начальника политотдела Баулов что-то суетливо нашептывал каждому на ухо. Нашептывание билось о молодые непроницаемые лица, как вода о бетонные желоба арыков.

На кладбище Наталья настояла: «На могилу поставьте крест!» Его заранее изготовили в ТЭЧ из нержавеющей стали, с аккуратной табличкой, где была вычеканена фамилия Ерохина и цифры, как счета за прожитое.

– Ведь прав Громов, обезумела женщина, – глядя на то, как старательно устанавливали крест лейтенанты, пробурчал Семенов, – или с крестом лучше? С крестом ведь раньше не хоронили. Все под звездами лежат, а с крестом, оно как?

– У лейтенантов спроси, чего у меня спрашиваешь?

– У них уже Баулов наспрашивался, послали подальше.

– Тогда не лезь.

Наталья рыдала, обняв крест, целовала его, пока женщины не увели к машине. Вместе с ними ушел и Семенов.

Смерть Ерохина, «гибель партии»… все наложилось одно на другое, и в этом, как говорил Парамыгин, прослеживалась мистика. Но дальше время начало склеивать из новой череды событий наше будущее в некоторое подобие чего-то целого, будущее непонятное, ни разу в жизни не обозначавшееся. Первым в этой череде стал звонок из политотдела с вопросом, буду ли я сдавать партийный билет или нет и куда девать мою учетную карточку.