Михаил Калашников - Обрывки памяти. Рассказы о войне

– Не убирай! Фронт только сутки как по этим местам прокатился, могут недобитки к своим пробиваться, вылезет из-за куста, а у тебя и пушки нет под рукой.

Гриша вновь продел голову и правую руку в винтовочный ремень, и усмехнувшись, сказал:

– И все-то ты знаешь, Маркелыч!

– А ты как думаешь? Повоюй с мое, – со знание дела ответил старшина и, поправив новенькую «Славу» третьей степени на черно-оранжевой колодке, продолжил:

– До тебя вот был полудурок с Вологодчины, ну, совсем бестолковый, ты-то еще ничего, соображаешь, а тот, ну, совсем глупой. Через то и в госпиталь угодил. А я вот и цел при налете остался, да в придачу, под огнем борщ на передовую доставил. Вот мне комбат орден и выхлопотал. Ты, говорит, старшина, уж давно ордена достоин, и потому, говорит, памятуя старые твои заслуги – получай награду! Да, так с его рук «Слава» на мою грудь и угодила.

– Завидую тебе, Маркелыч, по доброму, – подбежав с охапкой веток, произнес Гриша, – мне в этом плане не повезет, как тебе. Какое геройство при кухне? Война скорей кончится, чем медальку заработаешь.

– Эт точно. Я вот с августа сорок второго воюю. За малым полтора месяца не хватает до двух лет. Так что пока тебе парень время придет орден вручать, уж дома на печи лежать будешь. Попомни мое слово: к Новому году в Берлине будем. Гляди, каким темпом рванули. До осени всю Европу этаким аллюром проскочим.

– Не загадывай, Маркелыч.

– А ты не глазь под руку.

Поднявшись на пригорок, старшина остановил лошадь, и, пока Гриша ломал и подкладывал в топку сухой валежник, осмотрелся и сверился с картой. Солнце почти полностью скрылось за горизонтом, а до подразделения, которое стремилась нагнать их полевая кухня, оставалось еще достаточно много.

– Вот куркуль проклятый! – принялся ругать старшина зампотыла, который полгода не отвечал на просьбы старшины заменить ему тягловую силу полевой кухни. – «Чтоб к вечеру был на линии!» – передразнивал Маркелыч зампотыла. – А как я туда доеду – не его дело. По прямой бы может еще и догнал бы, а с этими буераками – навряд. Хоть на горбяку ее себе сажай, худобину проклятую! – раздражаясь, крикнул старшина, шлепнув кобылу по тощему крупу.

Гриша любил наблюдать за сердящимся Маркелычем и всячески этому способствовал. Это и было его единственной отдушиной в повседневной солдатской рутине.

– Гляди, усатый, довозишься, снимут тебе просвет с погона, вернешься в сержанты, да еще и орден отберут.

– Ты хоть молчи, соплиголовый! И без тебя муторно…

В котле попыхивала доваривающаяся каша, которую, залезая на подножку, Гриша изредка помешивал деревянной лопатой. Кусая рыжий с проседью ус, старшина вращал в своей голове ворох мыслей, одна другой несбыточней и противоречивей. Заметив на противоположном склоне соседнего холма рубленую избушку с хозяйственными постройками вокруг и зеленым «Виллисом» у порога, он указал на нее.

– Видишь домик, Гришка? Небось, единоличный крестьянин живет, али лесничий. И машина, кажись, наша у порога стоит. Может штаб какой? Давай подъедем, узнаем, как и чего. Отдых кобыле нашей требуется, да и ночь уж на носу. Впотьмах заплутаем с тобой. Опять же в одиночку боязно в лесу ночевать, а на хуторе – наши, уже ж мы не сами получается. С утра встанем до свету и своих нагоним. Я так кумекаю. А?

– Все ты, Маркелыч, «скоротаем, скоротаем», – не упустил случая подначить старшину Гриша, – говорил я тебе: поедим по основному тракту, где все войска к фронту тянутся. Так нет же, угораздило тебя срезать десяток километров.

– Да я и сам Гришка не ожидал! – оправдывался старшина. – Тут на карте все так рядом! Я если б знал, что такие косогоры пойдут – ни в жизнь бы не согласился с большака сворачивать!

– Ладно, мне то что, ты начальник, ты и командуй.

– Да, не свернули б с тракта, не печалились бы, где на ночь остановиться. Там колонны сплошняком тянутся. А тут за все время один мотоциклист обогнал и все.

Последний подъем, кобыла брала явно из последних сил. Напрягая все жилы она низко клонилась к земле, роняя на нее с губ клочья пены. Въехав на подворье хутора, старшина велел Грише распрячь лошадь, а сам, потопав ногами у крыльца, обивая с сапог дорожную пыль, вошел в дом.

Справившись с заданием Маркелыча, Гриша закурил и огляделся. Дом, у которого остановилась их полевая кухня, был добротный и, судя по черным стенам и замшелому каменному фундаменту – старый. Двор вокруг дома устилала пожухлая светло-зеленая трава, а дорожки, ведущие к хозяйственным постройкам – вымощены мелким и средним щебнем и осколками глиняной посуды. Рядом с порогом стоял новенький, но забрызганный грязью, американский «Виллис». Подворье раскинулось на неширокой поляне, по всему периметру обнесенной изгородью из столбов и двух поперечных балясин. Сразу за изгородью начинался подступавший вплотную лес. В одном краю поляны Гриша заметил шесть березовых крестов с прибитыми к ним овальными табличками. Посреди поляны стоял советский Т-60. Накренив свою мелкокалиберную пушку к земле, он уныло ржавел, по края гусениц заросший травою. Гриша пытался рассмотреть номер на его башне, но краску скрывал толстый слой копоти и сажи.

Вскоре из дома появился старшина. Торопливо подойдя к Грише, он в полголоса забубнил ему:

– Ох, Гришка, и вляпались мы с тобой! Помнишь того мотоциклиста, что нас обгонял? Он тут оказывается, мотоцикл, наверное, за дом укатил. Старлей из СМЕРШа! Приехал к хозяину насчет бандеровцев допрос учинять. Я только на порог, а он сразу: доклад по форме, да зачем здесь, да куда направляешься? Меня ажник в пот кинуло. Сказал, чтоб погулял я, а потом к нему опять на беседу.

– А на машине кто?

– Я так понял – корреспонденты. Один важный, капитан, видать из самой столицы. Не спроста ж ему в штабе дивизии машину выделили с шофером, да в нагрузку еще какого-то штабиста сунули, фронтовую газету на передовую везет. Из разговора ихнего понял. Сам с особистом толкую, а сам на ус мотаю, чего они там совещаются.

– От того-то у тебя, Маркелыч, и усы такие знатные, что ты привык на них все в подряд наматывать.

– Опять за старое, Гришка? Учти, я своего сына до самой армии порол! Дождешься у меня! Тихо… идут.

На крыльцо вышли один за другим старлей из СМЕРШа; полноватый капитан; ответственный за распространение фронтовой газеты штабист с пустыми погонами и шофер в звании ефрейтора. Позади них торопливо и суетясь, шаркал ногами полуседой старик, видимо хозяин дома. При появлении офицеров Гриша со старшиной оправили форму и вытянулись. Глаз у Маркелыча на людей действительно был наметан. Несмотря на молодость в особисте читалась уверенность в себе. Она была и в квадратных, словно вырубленных из камня, скулах, в строгих, стального цвета глазах, крутой, окантованной шее. Капитан, если уж был и не из самой Москвы, но явно из далекого тылового города, где водился дорогой одеколон (которым от него несло за версту), сытая жизнь (такую фигуру, как у капитана на фронтовом пайке не выдержишь), и свежая, вчера вынутая из чемодана, отглаженная форма. У штабиста, везшего тираж газеты на фронт, были маленькие стреляющие глазки и густые черные брови, сросшиеся на переносице. Ногти и кончики его пальцев отливали синевой от пропитавших их чернил. Шофер обладал открытым веснушчатым лицом и, наверное, был одного возраста с Гришей.