Магомед Султанов-Барсов - Большой Умахан. Дошамилевская эпоха Дагестана

– Мы тоже не сидели сложа руки! – воскликнул, смеясь, таркинский шамхал, – топили их хвосты в море, рыбкам на корм.

Раздался всеобщий хохот.

– Да, это правда, – согласился лакский правитель, – но сперва персы захватили лезгин, табасаранцев, акушинцев и вас, кумыков, тоже. Непокоренными оставались только аварцы!

– Ну, конечно, как же не похвалить родственников?! – бросил правитель Аксая, и пирующие снова взорвались хохотом, но Муртазали не обиделся, ответил, как ни в чем не бывало:

– Твоих тоже. У Престола аварского растет твой племянник Булач-хан. Но дайте мне закончить свою мысль. Мы, дагестанцы, были тогда не очень дружны. Мы не понимали простых истин – сердитый брат лучше доброго врага, никто не позаботится о дагестанцах, кроме как сами дагестанцы. Мы были ослеплены взаимными обидами, мелкими ссорами. Но когда, наконец, мы поняли это, мы собрались под славные знамена и одним махом смели каджаров с наших гор, как расторопная хозяйка сметает тряпкой мусор со стола!

– Валлах, правда! Вот только сравнение мне не очень понравилось, – подметил кто-то из беков.

– Ничего, ничего, у лакцев мудрый правитель, – хохотнул шамхал таркинский.

– Истинно говоришь, Муртазали-хан, горький гнев брата лучше слащавой лести врага!

– Персам сразу стало тесно в Дагестане, когда мы дружно ударили по ним. Афшар бежал из нашей страны, позорно обронив свою «прославленную» саблю…

– Кстати, а где она? – первым нашелся салатавский бек из рода Тумкилавов, чей предок получил титул за успехи в сражениях за северные земли, когда только-только подступали к Тереку большими колоннами и с многочисленными войсками русские.

Нуцал приказал принести саблю Надир-шаха, правителя, вознамерившегося было завоевать полмира, а вторую половину оставить для подвигов своим потомкам.

Когда принесли саблю, она пошла по рукам пирующих. Длинный, изогнутый дугой клинок в золотых ножнах, обильно инкрустированных драгоценными камнями, и с большим рубином на верхе рукоятки, сделанной из слоновой кости, конечно же, не могла не восхитить знатоков оружия. Сталь клинка даже на глаз впечатляла своей таинственной закалкой.

– Аллах Велик! Сколько же кузнецов закаляли эту холодную сталь?

– Сотни! – обронил кто-то из ханов.

– Да хоть тысячи кузнецов, сила клинка не в количестве мастеров, но в тайне закалки…

– Светлейший, разреши попробовать прочность великого трофея? – попросил салатавский бек, и Нуцал кивнул разрешая. Кто-то из беков вынул свой кинжал и, когда сабля ударила острием по острию, кинжал был перерублен, словно палка деревянная.

– Клянусь Аллахом, она заговоренная каким-то персидским колдуном! – воскликнул неприятно пораженный бек, очевидно, желая как-то объяснить мягкость своего оружия.

– Да не оправдывайся! У нерадивой хозяйки всегда кошка виновата, а у тебя, значит, кинжал, – бросил кто-то реплику, и снова тронный зал взорвался громким смехом.

Долго дагестанские правители и беки забавлялись саблей Надир-шаха, пока Мухаммад-Нуцал не приказал унести ее туда, где ей и место – в оружейную палату дворца, охраняемую днем и ночью верными стражниками.

– Чакаги Нуцал!

– Чакаги престолонаследник!

– Чакаги все дагестанцы и их правители!

Воинские кличи, по-братски объединяющие, долго еще раздавались в тронном зале, пока слово не взял аксайский правитель Хасай-хан. Затем говорили и другие правители, после которых дали слово Басиру-хаджи, имаму соборной мечети Хунзаха, главному религиозному лицу Аварии.

– Братья-единоверцы! – обратился он после традиционной для имамов короткой молитвы. – Хоть и разные у нас, у дагестанцев, языки, и порой мы объясняемся друг с другом, как глухонемые, на пальцах, жестами, с трудом подыскивая общие в наших языках слова, у нас есть то, чего нет у многих других народов…

Аристократия мгновенно притихла. Что же это такое?

– У нас, у дагестанцев, – с пафосом заключил имам, – душа дагестанская!

Публика разочаровано выдохнула. Ясно дело! У персов – персидская душа, у гяуров – гяурская и так дальше по необъятным широтам земли. Что за невежественная простота! Но вслух никто не стал высказывать свои мысли о духовном лице.

– И вера наша в духовное единство дагестанцев умножает нашу силу…

– О-о! Это уже ближе к мудрым изречениям древних философов, – заметил кто-то.

– Эта мысль вполне достойна первого духовного лица страны, – раздался еще чей-то голос.

– Братья-дагестанцы! – уже в другом, печально-назидательном и по-богословски отчужденном тоне продолжил свою речь имам. – Конечно, Аллах запретил мусульманам вино. И когда вино пьют фасики – простые, невежественные мусульмане, Аллах не сильно гневается на них, ибо невежественны они. Но когда вино пьют алимы, знающие язык Корана, и правители, знающие законы шариата, гнев Аллаха сокрушает небеса и земли! Ведь многие пьющие… и меру-то свою не знают. И когда я вижу осоловевших Жават-хана, Эрпели-хаджи или Дибирали-ага, – те аж замерли за столами, услышав свои имена, – то сердце мое переполняется стыдом за них! Эти ханы и беки претендуют на высокое звание ученых людей, знатоков шариата…

Кто-то при этих словах одобрительно рассмеялся, кто-то начал разговаривать о чем-то своем. Послышались даже шутливые упреки в адрес пьющих вино, их, мол, нельзя допускать в мечеть.

– Ты что, Басир-хаджи, – перебил его Нуцал сдержанно и даже несколько шутливо, – пользуясь случаем, когда весь Дагестан в Хунзахе, хочешь отвоевать у меня жирный кусок власти?

Опять пирующие взорвались хохотом, кто-то даже укатывался вдоль длинного стола, едва не проваливаясь под него. Нуцал же продолжил в том же непринужденном духе:

– Проповеди следует читать в мечети во время джума-намаза, а на праздниках нужно произносить речи, приличествующие уму и духу…

Басир-хаджи смущенно замолчал и тут же покинул пир.

Через некоторое время в тронный зал явились рабыни в разноцветных шелках, внесли в зал на больших серебряных подносах рыбу, так искусно приготовленную нуцальским поваром, что ее запахи перебили запахи шашлыков и вареного мяса. У славных мужей за столами вновь разыгрался аппетит, и они с удовольствием стали есть жареную рыбу.

– Скажи-ка, мой славный родич Юсуп-Шамхал, много ли еще в Каспии осталось форели, а то она мне так понравилась, что хочу приказать своему искусному повару приготовить ее на Уразу-Байрам?

Правитель Тарковского шамхальства громко рассмеялся и ответил:

– Форель, конечно, рыба вкусная, но, сколько себя помню, в Каспии она не водится. На Уразу-Байрам я пришлю тебе осетра и черную икру…

– Спасибо, родич, я непременно поем рыбу из моря, – поблагодарил Нуцал Шамхала и, метнув в своего визиря острый колющий взгляд, поманил к себе пальцем. Когда тот подошел и наклонился к нему, Нуцал шепнул на ухо: – Немедленно отправляйся в подземелье и выбери себе самую темную келью! Абурахим мгновенно побледнел, глаза его словно потухли. Он шепнул обязательное «повинуюсь» и удалился с высочайшего пира. Следом затопал в больших зашнурованных чарыках стражник, которому Нуцал подал непонятный для гостей знак.