Роман Булгар - Пропавшее кольцо императора. IV. Нашествие орды

Натужно стонала под очередным мучителем несчастная женщина. А вокруг деловито сновали степняки, безмолвно подчиняясь коротким, отрывистым приказам своего угрюмого командира.

– Шевелитесь, времени мало…

Привычными и сноровистыми движениями завалив барана, монголы споро свежевали тушу, рубили ее на части. Чуть в сторонке разводился костерок, а над ним устанавливался вертеп. Воины в предвкушении горячей и жирной пищи потирали ладони – давно они уже не ели ничего другого, кроме засушенного творога. А тут еще вдобавок к баранине и зайчатина запекалась, жарились куски волчьего мяса.

В избе нашлось достаточно меда, свежего и выдержанного. Крепкая медовуха тоже пришлась им по вкусу.

Раскрывшимися, застывшими от ужаса глазами мальчонка наблюдал за передвижениями ворогов. Старался не смотреть туда, где лежала с распоротым брюхом сестренка, распростершись над буро темнеющей лужицей из собственной крови. Судорожно отталкиваясь ногами, он долго елозил мягким местом по земле, пока не уперся в бок сестры.

– Амина, Амина, – словно в забытье забормотал он, поворачиваясь лицом к ней. – Амина, Амина…

– Славненько! – негромко произнес задумчиво поглядывающий на них Кокчу. – Выходит, девчонку зовут Аминой.

Пока подчиненные забавлялись с хозяйкой, глумились над бабой, он занялся своей отвоеванной и ставшей теперь его законной добычей. Не обращая внимания на все ее сдавленные крики, монгол бесцеремонно содрал тонкую рубаху, расползшуюся на куски после первого же рывка. Ощупал жадным взглядом восхитительные линии стройных ног. Тяжело задышал, долго рассматривая темнеющий мысок из нежно вьющихся коротких волосков, едва прикрывающих собой розовеющую складку.

– А-а-а! – от разливающегося алой краской на щеках нестерпимого стыда девушка исторгла из своей груди отчаянный крик и рванулась, вырвалась на краткое мгновение из цепких рук.

Пригибаясь к земле, прячась от взгляда нескромных и недобрых глаз, она бежала, двигаемая одной лишь мыслью: поскорее добраться до колодца и броситься в него. В то, что она сможет как-то убежать и тем самым спастись, Амина не верила. Для нее все стало ясно и понятно.

Ее спасение крылось в ее смерти. Ничего другого не оставалось. В противном случае ее ждало, нет, об этом она даже не хотела думать…

Мгновенно определив направление, в котором ускользала пленница, Кокчу все понял. Он увидел колодец и бросился вдогонку, огромными шагами быстро настигая убегающую девушку, которая ничего, кроме спасительного деревянного сруба, установленного над ним ворота, не видела и ничего иного, кроме застывшего в ушах собственного крика отчаяния, не слышала.

Еще шаг, еще один шаг… и вот ее руки уже уцепились за покрытое скользкой сырой пленкой дерево… еще одно усилие, один рывок… и она, наконец-то, будет спасена, навсегда избавлена от тягот и мучений их жестокого и бессердечного мира.

Вложив все силы в свой прыжок, десятник в полете вытянул руки и успел ухватиться за голую лодыжку. Падая, он резко дернул девичью ногу на себя, таща и подтаскивая упирающееся, хватающееся за все, что попало, тело к себе. Вскочил, удобно схватил, перехватил в талии и понес к лошадям. Не выпуская Амину из рук, он порылся в переметной суме, вытащил нарядное платье.

– Одень! Живо! Убью! – пугая девушку, лишая ее последних сил к сопротивлению, угрожающе зарычал монгол.

Пока тащил свою отчаянно брыкающуюся пленницу, Кокчу успел оценить шелковистую гладкость ее кожи и теперь торопился скрыть эту красоту от чужих глаз. Нарыв в суме шаровары, кинул их девушке и только потом туго связал тонкой волосяной веревкой и руки, и ноги…

– Лежи! Не двигайся! – приказал он.

Ему следовало хорошенько подумать. Девушка все больше и больше нравилась ему. Наверное, многое что умеет. Жили хозяева избушки небедно. Живность кое-какая имелась, начиная от петушка и десятка кур и заканчивая парой дойных коров, жеребца и кобылы в стойле, не считая уже двух-трех коз. Может, и еще что-то водилось.

Работы по хозяйству немало. Значит, и на ее долю перепадало. Монгол думал об одном, но сказал совершенно не то, о чем мыслил:

– Не бойся меня, Амина, я не сделаю тебе ничего худого. Тебе и твоему братцу. После того, как он покажет нам дорогу, я вас отпущу…

– Врешь! – в прекрасных девичьих глазах вспыхнула и заплескалась лютая ненависть. – Развяжи меня!

Не отвечая, Кокчу шагнул к ней, ослабил веревку, стягивающую путы на ногах и руках, развязал ее, помог девушке сесть. С видимым наслаждением она вытянула ноги.

– Пей! – он протянул плоскую баклажку, доверху наполненную медовухой. – Сразу полегчает…

Насытившись, монголы вывели хозяйских лошадей, усадили на них булгарских пленников. Тела погибших товарищей втащили в избу.

– Бросьте падаль в избу, – распорядился Кокчу, тыкая островерхим носком кожаного сапога в бездыханное тело бортника и показывая пальцем в сторону распростертой на земле маленькой девочки.

– Что с бабой будем делать? – на десятника уставились наполненные блудом похотливые глаза. – Может, и ее с собой до Биляра возьмем. А там уже… Коней нам на всех хватит…

Воин потер ладони. Еще разок-другой позабавиться, а после уже прирезать глупую бабу где-нибудь в густом лесочке…

Словно угадав затаенные мысли ее безжалостного и глумливого насильника, женщина, чувствуя, как кровь прилила к лицу, собрав все свои силы, изловчилась, бросилась к ногам монгола. Выхватила из-за голенища его сапога кривой нож и, стиснув зубы, безмолвно воткнула она его себе в живот. Лучше смерть, чем позорная участь…

– Тащи ее в избу, – покривился Кокчу.

Тихо завыла, а потом и во весь голос заголосила безутешная в своем невыносимом горе Амина. Всхлипывая, тер кулачками глаза мальчонка.

Только что они вдруг осознали, что остались на этом беспредельно жестоком и несправедливом свете круглыми сиротами. Никогда уже больше не прижмет их мать к своей любящей груди, не одарит их отец скупой мужской лаской.

К плотно прикрытым и для пущей надежности подпертым толстым дрючком дверям избушки, словно мертвецы могли бы покинуть ее, натаскали большими охапками сено и подожгли…

Когда к избушке бортника на взмыленных лошадях примчался отряд из соседнего аула, поднятый по тревоге сообщением Узуна, деревянное строение полностью выгорело, обрушившаяся крыша дотлевала. Там, где раньше высились стены, мерцали одни обуглившиеся головешки.

Посередине того, что недавно стояло избой, лежали полуобгоревшие трупы. Каким-то странным образом огонь не сильно задел их.

Жаркие языки пламени только местами полизали тела и почему-то отступили, странно не докончив своего черного дела, не скрыв следов преступления, не упрятав их навсегда в Вечности забвения.