Борис Тумасов - Василий Темный

– Уйми гордыню, князь, не тревожь воли покойного великого князя.

– И ты на меня, отец Мирон? Слышать тебя не желаю.

Князь Юрий Дмитриевич вскочил, выбежал из кельи, хлопнув дверью…

Ночь ворочался без сна, злился и на Фотия, и на Вассиана, теперь и архимандрит на него…

К утру унялся гнев, и князь сказал сам себе:

– Погожу, когда Василий в Орду отправится. Там я правду сыщу.

Утром воеводе Анисиму сказал:

– Ты, боярин, дружину на Москву не поднимай. Время не настало.

И подумал: пусть Фотий надеждой себя тешит, что смирился аз. Нет, не смирился и отчего мне униженным быть? Мне, только мне на великом столе московском сидеть, а не Василию, племяннику моему неразумному. Это все Софьи, да кое-кого из бояр московских рук дело. Василия научают. Софья на отца своего, Витовта, полагается. А подумала бы, леты его к восьмидесяти подкрались, с виду он крепок, а Господь счет ведет. Седни он жив, завтра Бог прибрал…

Ударил колокол храма Успенского. Юрий прошептал:

– Прости, Господи, вины мои вестные и безвестные.

Давнее вспомнилось, как привезли в Москву в жены великому князю московскому из Литвы дочь Витовта Софью.

Не приглянулась она Юрию, крупная и лицом груба. Но брат, Василий Дмитриевич, все годы прожил с ней в согласии. А что великая княгиня Софья? Юрий не забыл, какими очами она глядела на него. Пожелай ее Юрий, и она вступила бы с ним в тайный грех.

Юрий благодарен судьбе, что не довела она его до грехопадения. Ино теперь гадал бы, чей отпрыск Василий, его ли, брата?

Тоска вдруг нахлестнула, ворохнулась боль душевная. И подумал, живет, суетится человек, богатства, власти алчет. К чему? В жизнь иную, потустороннюю, ничего с собой не берет. Может, понапрасну его хлопоты о великом княжении?

И он тряхнул седой головой.

– Господи, вразуми…

Великий князь Василий и рад бы уступить дяде, князю Юрию московский стол, да мать, Софья Витовтовна, стеной встала:

– Твое наследственное право, сын. Коли уступишь, Русь покой потеряет. Боли киевские повторятся. Всяк станет мостится на стол московский, пирога лакомого отведать…

На престольный праздник отправился великий князь Василий в Троице-Сергиеву лавру. С собой в колымагу позвал боярина Всеволжского. Переговаривались, о дождях частых, об осени, которая так незаметно подкралась. Боярин сказал, что хлеба сжали по сухому, теперь уж, когда снопы свезли с поля, хвала Всевышнему, голод минует.

Незаметно речь на князя Юрия повернули:

– Не емлется князю Юрию, – пожаловался Василий, – чую нелюбовь ко мне. А почто? Я ль повинен, что княжение великое отец мне завещал?

– Ты, княже, в голове обиды не держи. На Господа уповай. Сказанное в Книге Премудрости вспомни: мужайся, и да укрепляется сердце твое, надейся на Господа.

– Я слову Божьему вразумею, боярин Иван Дмитриевич, но в Книге Мудрости, в Новом Завете также говорится: царство Божие не в слове, а в силе.

– То так, великий князь, но за Москвой сила. А когда ты в Орду отправишься, то и я с тобой. Помни, княже, за нами правда.

– Дай-то Бог, а я, боярин, помощь твою век помнить буду.

Всеволжский улыбку в бороде спрятал, в мыслях свое: Алену бы великой княгиней московской увидеть…

Колымага покачивалась на ухабах, перестукивали колеса. Великий князь молчал, молчал и боярин Всеволжский.

Впряженная цугом колымага втянулась в ворота лавры, остановилась. Ближние бояре распахнули дверцы, помогли великому князю выбраться.

В дальнюю дорогу готовились всем двором. Да что там двором, пол-Москвы подняли: кузнечную слободу, каретный ряд, шорников. Шили новую сбрую, перебирали спицы колес, отягивали шины, ковали коней. Великий князь Василий в Орду готовился.

А во дворе московского великого князя суета сует. На поварне пекли и жарили, сушили хлебы в дорогу в сухари, солонину в бочонки закладывали, мясо жарили, жиром заливали, гречу и иные крупы в мешки кожаные ссыпали…

Далек путь из Руси до Орды, Сарая-города, полгода туда, столько же обратно, да у хана дай Бог в год управиться. Нередко бывало, поездка в два года оборачивалась…

Особенно бережно грузили скору меховую для жен ханских и вельмож ордынских, золотые и серебряные украшения, оружие, изготовленное московскими бронниками.

За всеми сборами зорко доглядывала вдовая великая княгиня Софья Витовтовна. Все Всеволжскому наказывала:

– Ты ужо, Иван Дмитриевич, рот корытом не разевай, очи имей. Да добром не раскидывайся. В Орде они до нашего добра охочи. Им все подавай. С пользой, с пользой поминками одаривай. Помни, Москва не колодезь бездонный, а в голове постоянно держи, с какой надобностью едешь.

Слушал боярин вдовствующую княгиню-мать, а своя мысль на первом месте. Ему бы дочь Аленку великой княгиней увидеть…

Москву покидали ранним утром. Митрополит Фотий молебен отслужил, благословил:

– На суд ханский едете, в татары. С Богом!

И потянулся поезд, обоз и возки крытые, дружина княжеская, в сотню гридней конных. На рязанскую дорогу поезд взял, чтобы оттуда, землями княжества рязанского, Диким полем, степями татарскими добираться до ханского Сарай-города…

Ничего не бывает тайного, чтоб не стало явным. И недели не минуло, как в Звенигороде уже знали, московский князь Василий в Орду отъехал.

Сборы у князя Юрия Дмитриевича не столь долгие. Вскоре и его поезд потянулся в Орду.

Затихли к ночи княжеские хоромы, опустели. Гулко. Заскрипят ли половицы под ногой, застрекочет сверчок за печкой, по всему дворцу слышится.

С отъездом князя Василия не суетно во дворце. Не съезжаются по утрам бояре и не толпятся в дворцовых сенях. А на женской половине дворца редкий мужчина появляется.

Еще при великом князе молодом Василии звала на женскую половину дворца Софья Витовтовна боярина Всеволжского, чтоб совместно удумать, как честь Василия в Орде не ронить, от хана добро на великое княжение получить.

Ночь звонкая и тишина, только и слышно, как на кремлевских стенах время от времени раздадутся окрики дозорных:

– Моск-ва! Слу-шай!

И им откликнутся:

– Моск-ва!

Лежит вдовствующая великая княгиня на высоких пуховых перинах, но все ей не мило. С уходом из жизни мужа, великого князя Василия Дмитриевича, не завершил он начатое, Русь Московскую незавершенной оставил. Тверь в уделе, Рязань, да и в остальных княжествах неспокойно.

А ноне деверь, князь звенигородский и галичский Юрий Дмитриевич, пытается отнять стол великокняжеский у племянника своего, ее сына Василия.

С чем-то воротится Василий из Орды? Ужли отдаст хан ярлык на великое княжение московское Юрию?

Софья Витовтовна села, опустив ноги на медвежью полость, разбросанную по полу опочивальни. Посидев, прошлась к зарешеченному оконцу.