Андрей Расторгуев - Предел прочности

Но Лисаневича его слова почему-то разозлили.

– Равно как на вашу конницу, – процедил он сквозь зубы.

Мехти нервно дёрнулся, наверняка собираясь ответить грубо, но встрял старший брат:

– Он и отцу написал?

– Да. – Майор не стал вдаваться в подробности, жалея, что вспылил.

Зачем, в самом-то деле, срывать злость на ни в чём не повинных принцах, преданность которых не вызывает сомнений. Покрепче ханской будет.

– Что сказал отец?

Лисаневич нахмурился:

– Ответил, что вся его конница уже там, и командует ею его сын, Абул-Фетх.

Промолчали. Правильно, нечего сказать. Знают, что Абул присоединился к Пир-Кули-хану и сейчас наверняка воюет против Карягина.

– Надеюсь, что твой полковник доберётся сюда живым, – Мухаммед успокаивающе похлопал по плечу. – Мы будем просить Всевышнего спасти его и других гяуров.

– Похоже, нам больше ничего не остаётся, – проговорил тихо Лисаневич.

– На всё воля Аллаха…

Утром, проезжая каменными коридорами шушинских улиц, майор никак не мог отделаться от мысли, что по его вине отряд Карягина может погибнуть. Но и оставив город он вряд ли сделает лучше. Пока русские в Шуше, форпост этот в их руках, а значит и весь Карабаг. Вот зачем здесь Лисаневич со своим батальоном. Вот ради чего прислал их Цицианов. Так почему же теперь наместник требует обратного, настаивая на том, чтобы идти на соединение с Карягиным? Неужели гибель одного батальона сравнится с потерей карабагской столицы? Ну, допустим, встретятся два русских отряда. Возможно, каким-то чудом им удастся остановить превосходящие силы врага. Пусть даже погонят персов прочь. Но потом вернуть Шушу вряд ли получится.

Нет, нельзя отсюда уходить. И ханская дочь здесь вовсе ни при чём.

Султанет… От одной мысли о девушке у Лисаневича ёкнуло сердце. Когда они ещё увидятся? И увидятся ли вообще?

Вздохнув, майор пришпорил коня и въехал под ажурную арку цитадели.

26 июня 1805 года

Карабаг, урочище Кара-агач-Баба, мечеть мусульманского кладбища

С высоты минарета русский лагерь виден, как на ладони.

Поручик Лисенко с тоскою следил через узкое окно за тем, как персидские фальконеты методично уничтожают отрядный обоз. Ядра с треском врезались в повозки, отрывая щепки, ломая дышла, колёса, слеги, а то и разнося их вдребезги. Взлетали фонтаны земли, ржали перепуганные лошади, коих и так едва ли половина осталась.

Форменный расстрел. Того и гляди, с землёй сровняют. А когда внизу станет некому держать оборону, за мечеть примутся, где засел отряд Емельяна в тридцать егерей с одним унтером да тремя мушкетёрами. Сомнут их. Как пить дать, сомнут.

Нет, не о таких битвах он грезил, когда ехал сюда на службу из родного Хорола четыре года назад вместе со своими земляками-дворянами Ильяшенко Петром и Корнеевым Ваней. Пётр его ровесник, Ваня же сущее дитя, на девять лет младше.

Все поступили в полк юнкерами.

Сколько было разговоров, предвосхищавших будущие походы! Каждый мнил себя былинным богатырём, смело бросающимся в гущу сражений.

И вот, наконец, первое выступление в Бамбакскую провинцию, где из тридцати трёх деревень сбежали взбунтовавшиеся магометане вместе со своими агаларами. За границу подались, к Эриванскому хану. Пришлось отправиться в погоню, чтобы вернуть беглецов на место и привести к присяге на верность Его Императорскому Величеству.

Вроде, ничего сложного, но впечатления были неописуемые. Главное – гордость за то, что все испытания, выпавшие на их долю во время похода, они перенесли с честью.

А потом князь Цицианов повёл войска на Ганжу.

Ох, как же старались юные дворяне из Хорола показать свою храбрость. Лисенко преуспел. Первым взобрался на крепостной вал вместе с вверенными ему егерями. А вот Корнееву не повезло. Вытесняя персиян из садов, он получил тяжёлую рану, от которой скончался через три месяца.

Емельян и Пётр уже на исходе второго года службы получили офицерские звания, а Ваня по молодости лет засиделся в юнкерах. Стал подпоручиком лишь в позапрошлом году, в конце ноября. Подпоручиком же и помер.

После этого что-то надломилось в Емельяне. Он перестал рваться в бой и почти не общался с Ильяшенко. Если отправят на баталию, то пойдёт, никуда не денется. Но сам, по доброй воле подставлять голову под пули да татарские сабли ни за что не станет. Он ведь так молод. Столько ещё впереди…

– Да что ж такое деется-то, ей богу, братцы! – заголосил кто-то из егерей, толпившихся у бойниц. – Это ж натуральное смертоубийство получается. Неужто управы на вражьи батареи не найдут?

– Ага, найдёшь на них, – прошамкал сидевший у стены солдат, пытавшийся рассосать твёрдый сухарь. – Скорее они на нас управу найдут. Вона, ручей загородили, а мы теперича без воды сидим.

Да, с водой тяжко. Из этого ручья хоть как-то удавалось её набирать. Потому персияне и установили там свои фальконеты. Не подпускают ни на шаг. Очень скоро солдатские фляги опустеют. Злое кавказское солнце изжарит людей. Тогда врагу даже атаковать не придётся. Достаточно подождать, пока русские не перемрут от жажды.

– Надо сдаваться, – неожиданно для себя выдал Емельян.

Солдаты удивлённо уставились на поручика. Наверняка, между собой лишь о том и судачили, стервецы, чего совсем не ожидали услышать от офицера.

Усатый унтер подсел к Лисенко.

– А что, ваше благородие… Может, и в самом деле того… К персиянам рванём? Я слыхал, они хорошо за службу платят.

– Это если в басурманина обернёшься, – хохотнул какой-то солдат.

– Не обязательно, – поспешил разубедить его поручик, понимая, что нужно ковать железо, пока горячо. – Вера у каждого своя. Захочешь стать магометанином, станешь. Нет, ну и не надо. Твоё дело. Деньги платят всем одинаково… Так что решили? Кто со мной сдаваться идёт?

Пошли все. Перспектива умереть от жажды или пушечного ядра никого не прельщала. К тому же, как виделось, это дело времени…

26 июня 1805 года

Карабаг, урочище Кара-агач-Баба, лагерь отряда Карягина

Адъютант придержал полковника за руку, помогая опуститься на барабан, поставленный возле разведённого егерями костра.

– Благодарю, поручик, – тихо произнёс Карягин.

Упёр трость в землю перед собой, сложив на неё ладони. Подбородок бы сверху взгромоздить, да боязно. Головы потом не поднять.

Гудит она, словно медный таз. И кружится.

О камень крепко приложился, когда взрывом на землю бросило. Черепушка-то уцелела, только внутри всё стрясло. Ещё и в грудь чем-то тяжёлым садануло. Дышать чертовски трудно, и боль тупая. Мучает, спасу нет.

Сейчас бы лечь, потянуться сладко. Иль спину прислонить к опоре какой. Расслабиться… Да рана не даёт. У персиян пулю выхлопотал, пока крутился между шеренгами. Теперь вот мундир испорчен. Дыра на спине такая, что белую повязку видать. А вокруг бурое расплывшееся пятно. И на смену ничего не взял.