Владимир Мукусев - Черная папка. История одного журналистского расследования

Я помню, как наша съемочная группа возвращалась из Шереметьева, оставив за плечами Афганистан, перепаханную снарядами чужую землю и советских солдат, погибающих за нее. До вывода наших войск оставались еще долгие три года. Окончание войны запаздывало… А наш самолет из Кабула прилетел вовремя. Позади остались белое солнце, удушающий зной пустыни, запах крови и постоянное ощущение смерти, стоящей за плечами. Мы мчались в машине по летней Москве, раскаленный воздух бил в раскрытые окна – после афганской жары он казался нам долгожданной прохладой, – и можно было не бояться, что вот-вот просвистит пуля, не думать о том, что этот миг может стать последним. Это был наш город, совсем другая, мирная жизнь и возможность просто, спокойно дышать, работать, дружить, любить… Виктор Ногин сказал тогда: «Ребята, давайте условимся… Мы так много прошли вместе. Если кому-то из нас понадобится помощь – пароль «Афган»…».

Это показалось нам тогда самым естественным, самым правильным делом на свете, и все мы согласились с ним. Но прошло еще немного времени – и наша «другая жизнь» закрутила нас, как бывает почти всегда. Мы на время потеряли друг друга из виду; дружеское общение не прервалось, но стало – пунктирным.

Впрочем, «пунктир» этот образовался не сразу. Конечно, мы с Виктором пересекались временами – в коридорах Останкина, на днях рождения друг у друга и общих знакомых, по каким-то случайным делам. Но прежде всего нашим общим делом оставался фильм об Афгане, та самая лента «Самолет из Кабула», которая стала итогом нашей командировки и вызвала столько ожесточенных споров при ее создании.

Во время работы над фильмом мы с Виктором столкнулись с удивительным парадоксом: нам никак не удавалось объяснить разного рода редакторам (телевизионным, военным, да и просто цензорам – представителям Главлита), что кадры, которые они так возмущенно требуют вырезать, были сняты нами в Афганистане при одобрении высшей власти – пусть не прямом, но вполне очевидном. Вся та правда жизни, что возмущала их в своем экранном воплощении, была, конечно, непривычна для советского эфира, но уже санкционирована к показу нашими новыми правителями.

Суть этого «одобрямса» была проста: с афганской авантюрой пора было кончать. Сегодня хорошо известно, что об этом Горбачев говорил еще тогда, когда не был генеральным секретарем и руководителем страны. Он этого уже требовал, испытывая и преодолевая при этом чудовищное сопротивление генералов и партийных идеологов, но об этом конечно мало кто знал «внизу». И хотя новые веяния достигали твердыни телевидения, на нас все равно смотрели как на сумасшедших, потому что официального приказа о кардинальной смене отношения к афганской войне сверху еще не давали.

То, что мы осмелились заявить во всеуслышание тогда, в 86-м, воспринималось как крамола, если не хуже. Да, руководство страны уже планировало вывод войск из Афганистана, но к эфиру-то фильм подписывал не Горбачев, а совсем другие люди. Именно эти люди принимали решение – быть или не быть «Самолету из Кабула» на телеэкране, и нам пришлось перемонтировать его десятки раз.

Тем не менее, даже в откровенно изуродованном виде фильм лег «на полку» почти на год. В последний раз все уперлось в название. «Самолет из Кабула»… На что это вы намекаете, спрашивали нас? Что за странный вектор движения? Почему не «в Кабул», а в обратном направлении? Может быть, вы хотите сказать, что нам пора уходить из Афганистана?.. Да разумеется! Но признаться в этом тогда было равносильно профессиональному самоубийству. Мы не поддавались на провокации и объясняли название драматургическим ходом. Дескать, мы летим домой и вспоминаем то, что осталось позади… Это помогало плохо, но все же помогало. И, наконец, фильм все же вышел в эфир – благодаря многомесячным усилиям Виктора, который сумел-таки «продавить» его появление на экране. «Самолет из Кабула» был показан по телевидению без всякой предварительной рекламы, в самое неудачное («несмотрибельное», как говорят телевизионщики) дневное время. Но все-таки он вышел! И это была наша общая победа.

А на дворе стоял уже 1987-й год. Самый богатый на яркие события в моей журналистской жизни. Да и разве только в моей! Страна стремительно втягивалась в то, что сегодня именуют «кардинальными экономическими и политическими реформами». Затеянная в Кремле в 1985 году перестройка наконец-то «пришла в народ». Забурлила общественная жизнь. Люди стали всерьез задумываться над тем, что говорили с высоких трибун, и с удивлением понимать, что это касается всех. Они осознали что управление государством действительно должно стать делом их собственных голов и рук, делом каждого. Страна, наконец, почувствовала, что речи кремлевских лидеров – не банальный очередной треп про строительство светлого будущего «модернизацию», по-сегодняшнему, а реальные, ощутимые предложения власти. Общество и власть начали прислушиваться к мнению оппонента и понимать друг друга.

Ветер перемен ворвался и в коридоры Останкина. Но фактически единственной структурой на Центральном телевидении, которая оказалась готовой к «новому мышлению», была наша редакция – Главная Редакция программ для молодежи. Судите сами. К 1987-му году именно мы воплотили идею соединения, казалось бы, ранее «несоединимого» – мировоззрений и людей, говоривших до этого на абсолютно разных языках. Конечно, я имею в виду языки не только национальные, английский или русский, но и языки в переносном смысле слова – «языки мышления». Речь идет о телемостах, связавших воедино самых разных участников телевизионных программ.

Мы начали с того, что в нашей программе «Мир и молодежь» соединили в беседе ведущих журналистов, находящихся в редакции на 12-м этаже телецентра в Останкино, с рабочими крупнейшего предприятия Москвы – завода «Серп и молот». Свои телекамеры мы установили в обычной «курилке» литейного цеха, где рабочие, фактически не отрываясь от дела, могли общаться с нами по разным поводам. Они были в прямом смысле слова в своих родных стенах, которые, по пословице, всегда «помогают»; никто и ничто не мешало им быть с нами откровенными, в том числе и в выборе тем обсуждения.

К сожалению, задуманного цикла не получилось. Произошло это, прежде всего, потому, что своим громоздким телевизионным оборудованием мы все-таки нарушали естественный порядок вещей в цеху. Да и сами рабочие не могли уделять нам много времени, они ведь были «при исполнении рабочих обязанностей»; интересный разговор из-за этого иногда прерывался.

Тогда мы решили установить телемост с теми местами, где молодежь отдыхает, общается, спорит. Так родилась знаменитая программа «12–й этаж», центром которой стали молодые люди, тусующиеся на лестнице. Телекамеры устанавливались в подъездах многоквартирных домов в разных городах страны, в естественной среде обитания молодежи – там, где ее до этого никто никогда не видел, потому что не снимал. До этого советская молодежь на телевизионном экране «правильно и красиво» отдыхала в домах и дворцах культуры, в самом крайнем случае – на дискотеках. И другой молодежи для официальной пропаганды не существовало. А она была, эта самая молодежь. Ей были глубоко безразличны все комсомольские почины, официальные митинги и демонстрации, бесконечные пленумы и съезды. Участниками «12-го этажа» и стала эта, совсем другая молодежь. Реальная. И оказалось, что думает и говорит она совсем по-другому, чем в наших же собственных, «правильных», снимавшихся до этого передачах.