Игорь Малышев - Номах. Искры большого пожара

– Аррр-м, – урчал сзади механический зверь.

Ветер обдавал человека смрадным духом моторного выхлопа.

– Отстань! – крикнул на бегу Степченко, чувствуя, как нижняя челюсть отвисает в бессильной старческой гримасе.

– Ненавижу тебя! – закричал он, словно это могло подействовать на стальную, крепко собранную на английских заводах машину.

Зверь надвигался, медленно и неумолимо приближаясь к четвероногому человеку.

– Не надо! Ну, не надо! – закричал в отчаянии Степченко, в каком-то невероятном усилии поднялся на обе ноги, намереваясь бежать, и даже сделал несколько неровных кособоких шагов, но изломанная нога опять вывернулась, и он упал.

Танк выглядел совершенно безжизненным. Никто не высовывался из люков, не стрелял из пулемётов и бронированных бойниц.

Он просто двигался, собираясь раздавить бегущего впереди него человека.

Он не спешил, этот железный короб, словно желал насладиться моментом, ощутить величие металла перед слабостью существа из мяса и костей.

Откуда-то спереди и сбоку поднялась обожженная, перемазанная землёй и гарью человеческая фигура и бросила в танк гранату-лимонку. Степченко плашмя упал на землю, закрыл голову руками.

Лимонка, глухо лязгнув, отскочила от брони и взорвалась позади танка, не причинив никакого вреда.

И тут Степченко со всей отчётливостью понял, что ему ни за что не спастись от преследующего его чудовища и всё, что он может, это бежать на четвереньках, пытаясь выиграть ещё несколько минут жизни.

– Зверь! «Зверь из бездны», – всплыли в голове у измотанного человека забытые слова.

Степные ковыли, зверобой, полынь, кузнечики, бабочки мелькали перед его глазами, образуя безумную карусель.

Он спиной и затылком чувствовал жар, идущий от машины, уже накрывающей его своей тенью.

– Вот он, зверь из бездны! Пришёл! Свершилось! – закричал в землю Степченко.

Последним нелепым и отчаянным усилием он повернулся к танку и перекрестил его.

Гусеницы раздавили человека, смешали с чернозёмом, перепутали кости и жилы со степной травой.

Взрыкивая и выбрасывая клубы дыма, танк удалился за край земли.

Всё успокоилось на поле боя. Взлетели в небо неугомонные жаворонки, порхнули обрывками писем бабочки. Ветер принялся гладить измятые ковыльные просторы. Медленно поднималась трава, скрывая следы войны.

– Ну, дался вам этот Бальмонт. Ей-богу, Владимир, не стоил он того внимания, которое ему оказывали.

– Нет, Виктория Евгеньевна. Как хотите, но Бальмонт, это лучшее, что случилось в русской поэзии. За исключением, может быть, Пушкина.

Поручик Владимир Ергольский, молодой человек двадцати семи лет, усмехнулся в тонкие усики.

– Вообще, мне странно защищать Бальмонта (он произносил его фамилию на французский манер, с ударением на последнем слоге) перед девушкой. Мне всегда казалось, что львиную долю его поклонников составляют именно дамы.

– Почти все мои подруги были буквально влюблены в него. Одна даже говорила, что отравится, если он не ответит на её письма. Правда, вскоре она очень удачно вышла замуж за владельца нескольких шахт, родила трёх чудесных малюток и среди бесконечных пелёнок, краснушек, нянек, отрыжек, быстро забыла и себя, и Бальмонта. Но я… Бальмонт никогда не интересовал меня.

– продекламировал Ергольский. – Это… Это прекрасно.

Он взмахнул от избытка чувств рукой.

– Зачем вы пошли в армию? – вдруг спросила его Вика. – Это же не ваше. Я вижу.

– Родина в опасности. А в такое время каждый должен забыть о себе и сделать всё, чтобы спасти отчизну.

Он говорил это просто и искренне, будто рассказывал, что ухаживает за больной матерью.

– В этом нет ни геройства, – продолжал он, – ни повода для гордости. Это даже не долг. Для меня это так же естественно, как дышать, как моему сердцу естественно качать кровь.

– Большевики, эсеры, анархисты, все они тоже считают, что спасают Россию, – осторожно заметила Вика.

– Переделывать мир и спасать Родину – очень разные вещи.

Они встречались уже около недели. Прогуливались по улицам и в городском саду. Были один раз в синематографе. С самой первой минуты их знакомства Вика делала всё, чтобы влюбить в себя Владимира. И сейчас, после нескольких встреч, она знала, что может вертеть Ергольским как хочет.

Они проходили мимо крепкого краснокирпичного здания вокзала. Вика остановилась, глядя на переплетение рельсов, вереницы вагонов, похожие на виселицы, стояки для заправки паровозов водой.

– Представляете, до революции у нас были соседи, которые каждое воскресенье после церковной службы ходили на вокзал и провожали поезда, – сказала Вика. – Махали вслед перчатками и платками, посылали воздушные поцелуи (в семье было пять дочерей). Просто так, ни за чем. Такое вот маленькое семейное сумасшествие. Причём во всём остальном они были совершенно заурядные людьми. До скучного заурядные.

– Это вы к чему? – внимательно глядя на неё большими, опушёнными густыми ресницами, глазами спросил Владимир.

– А пойдёмте-ка тоже на поезда смотреть.

– Ну, если вам так хочется…

Они прошли сквозь пустынное и гулкое здание вокзала и вышли к путям.

Для военного времени перрон был довольно чист и безлюден.

– Я люблю железную дорогу, – призналась Вика. – И ещё я соврала вам. Это наша семья ходила каждое воскресенье провожать поезда. Это было нашим семейным сумасшествием.

– Я отчего-то сразу понял, что вам нравилась привычка ваших соседей. Вы очень тепло о ней говорили.

– Вы весьма внимательны, Владимир.

– Вам внушает это опасения?

– Несомненно, – улыбнулась Вика.

– Напрасно. Вообще-то я очень рассеян. Я внимателен только к вам и тому, что вы говорите.

Вика заметила, что ему хочется продолжить разговор на эту тему, но она быстро оборвала его.

– Что это за модель? – указала она на стоящий неподалёку чёрный, как ворон, паровоз, к которому примыкал состав, окружённый цепью часовых с примкнутыми штыками.

Владимир обежал глазами контур спящего гиганта.

– Может быть, серия И. Или К. Честно говоря, я не знаю, – пожал он плечами. – Я плохо разбираюсь в технике. Все эти паровозы, танки, автомобили, для меня просто тёмный лес.

Вика быстро развернулась к нему, широкая юбка, запаздывая, крутанулась следом.

– Знаете, чего бы я хотела? Только пообещайте, что выполните!

Зрачки её расширились, как у морфинистки.

– Не знаю. Но постараюсь, – неуверенно ответил Ергольский.

– Я… Всегда… – начала она и запнулась. – Но вы правда исполните?