Владимир Владыкин - Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965

– Ладно, ладно, без твоих разговорчиков, уж схожу, – и брат пошёл за кружкой.

Когда Борис напился молока, вытерев губы носовым платком, он сказал:

– Нинок, там тебя Анфиска ожидает. Не слыхала, Антон приехал!

– Ой, да знаю. Лучше бы не напоминал…

– А что так? Он же герой, вся грудь в орденах и медалях. У наших фронтовиков ни у одного нет Ордена Славы! Ты это отметь для себя, гордиться будешь…

– И что ты понимаешь, герой-герой, а тут вот к нему ничего нет! – сказала сестра, указывая себе на сердце.

– Да лучше ты тут больше не найдёшь!

– Ох, ты какой, почему же Верку Куделину не выбрал, а ухватился за Мирку. И что у неё за имя?

– Она говорила, что это бабка наделила её и Лету древнерусскими именами. Это чтобы не забывали своих корней, чтобы традицию поддерживали. Ну ладно, я побегу…

Когда брат удалился, Нина под рукомойником вымыла с мылом руки, умыла лицо и только тогда вышла к Анфисе.

– Ты же знаешь, к нам Антон приехал, – напомнила та.

От подруги исходил запах самогона, щёки раскраснелись. Лампа стояла в кухне на полке, пахло керосином и горячим фитилём, свет от неё падал на двор, где как раз стояли девушки.

– Да, мне сказала наша соседка, – вздохнув, ответила Нина.

– Ты только не бойся, он уже изменился. Стал серьёзный, стал важный.

– Зачем ты меня уговариваешь? Тебе его надо женить, а мне потом что делать?

– Да он хороший, правда! Самое главное, не драчливый. А что любит болтать, так это не большая беда.

Нина не ответила. В ней шла мучительная внутренняя борьба. Прошедшие годы со дня отъезда Антона нисколько не переменили её отношение к нему. Но она уже точно знала, что Дима Чистов никогда больше не вернётся. И тот давний о нём сон, говорил ей об этом же. Может, правда, Антон уже серьёзно взялся за ум, и ему пошли впрок её тогдашние наставления о том, как он должен перевоспитаться? И больше не выпал случай встретить такого человека, который бы был близок её понятиям о мужчине. А ей было так больно на душе оттого, что для неё годы проходили впустую, тогда как другие женщины рожали детей, тем самым исполняя отведённую им природой долю продолжательниц рода человеческого. Вот и её все подруги-ровесницы, кроме Анфисы, вышли замуж. А Нине, так хотелось иметь детей, что они ей даже снились. Нажить же от нелюбимого мужчины противилось всё её существо. Но выхода, похоже, не было, неужели должна покориться судьбе и принять предложение Антона? И тут она вспомнила сон, нет, не тот, а следующий, когда увидела Диму, и он, сказав – «не переживай, к тебе приедет другой» – вдруг пропал.

Нина тогда проснулась и плакала, противясь судьбе. А через какое-то время, быть может, пролетел год, как она увидела седого старца, который гладил её по голове и говорил как-то загадочно: «То будет так: он тебя увидит и скажет: ты мне наречена по велению божьему, ты родишь трёх сыновей, все они отмечены моей великой благодатью. Но одному я отвожу быть летописцем, нет, не моих деяний, а тех людей, у которых доля чужбинная, среди них и ты живёшь. Так не можно тебе, дочь моя, противиться указывающей длани моей, и где будет он, там и тебе быть. А то, что не любовью скрепишься с ним, что тут делать, коли в скрижалях небесных престола моего так совпали судьбы ваши…».

Когда Нина очнулась от сна, она и вспомнить не могла, что ей привиделось; казалось, она слышала голос, а слов не могла разобрать. А потом взглянула в святой угол, увидела икону, на которой был изображён Никола Угодник, а на другой – Богоматерь, на третьей Христос. «Какого же старца я видела?» И ей помимо воли думалось о Николе Угоднике – седовласом старце. Хотя он был на него не очень похож.

Но надо было собираться на работу, и о сне она скоро забыла. И вот, глядя на Анфису, она опять вспомнила сон, и ей почему-то стало страшно оттого, что должна подчиниться судьбе.

– Ладно, Анфиса, можно я подумаю ещё? – ответила она, спустя минуту.

– Подумай, подумай, конечно, и не беда, что ты его не любишь… Завтра мне скажешь о своём решении, а в воскресенье мы придём тебя сватать.

– Ой, да ты что, так скоро?! – всполошилась Нина. А потом вспомнила, как тётка Прасковья уже чуть ли была не готова отдать свою Бранку за «гарного парня». Её Бране уже стукнуло восемнадцать лет. Была она высокая, стройная, как и её сестра, Машка, но только несколько худей. Брана с впалыми щеками, голенастая, бедовая, быстрая в работе, могла запросто уцепиться за Антона. Да, парень был действительно хоть и с грубыми манерами, но внешне недурён собой. И почти лишённый застенчивости, к тому же, как говорила Анфиса, несколько мягкотелый, и такой мог вполне увлечься бедовой Браной, которая превосходно ладила с молодыми парнями. Но Антон был вовсе не юный мальчик, не первой молодости парень, хоть и прошёл войну, но уже выглядел зрелым мужчиной.

И потому, когда подруга хоть сейчас была готова её засватать, даже не дожидаясь воскресенья, Нина почувствовала себя точно перед казнью.

– А чего же мы будем год ждать, когда ты подумаешь и наконец, поймёшь, что от твоего Димки, извини, один прах остался, а ты себя заживо хоронишь?

– И что ты его трогаешь? Я и без тебя это знаю. Но не хочу так быстро, что тогда обо мне люди подумают?

– Поверь: ничего, да ещё позавидуют! Так что я пошла, а завтра к тебе на телятник приду за готовым ответом…

– Да, конечно, – Нина покачала головой, закрыла лицо ладонями. Она сейчас чувствовала, как душа от неизбежного – уходила в пятки, а потом вобрала полную грудь воздуха и выдохнула. От балки сейчас потянуло запахами молодой полыни, чабреца, шалфея. И эти молодые ароматы трав так освежающе на неё подействовали, точно её окатило живительным бальзамом, что невольно подумалось, будто это её так погладил по щекам тот старец из сновидения. Нина тут же отстранила от лица руки, но Анфисы рядом уже не было, она даже не слышала её удалявшиеся шаги. По её губам пробежала улыбка смирения и покорности судьбе…

Быстротечно летели весенние дни, наступило долгожданное для молодых лето. Так уж получилось не Нина и Антон обручились, а Мира в середине июля расписалась с Борисом в Хотунском сельсовете. А в фотоателье в центре города снялись на память во весь рост. На невесте было белое подвенечное платье до пят, на голове фата, Борис был в чёрном костюме. Заработал он деньжат на стройках – себе на костюм – невесте на свадебное платье. Правда, только обручальные колечки были из рондоля, похожего на золото.

Свадьбу же сыграли дома в хате Зябликовых, пригласили только соседей Дмитруковых да Волосковых да родню Гревцевых, причём оказалось, что мать Ефима Борецкого Фатеевна (так её звали все) приходилась Анисье двоюродной сестрой. Так что присутствовали полнотелая Фатеевна, Ефим с женой Наташей, которые поженились ещё весной того же года. По-хорошему надо бы было пригласить и Жерновых – Павла Ефимовича, Марфу Никитичну, Алексея, Марию и Настю. Так думала Екатерина Власьевна, но Фёдор Савельевич, как и ожидала она, этому воспротивился. Надо было бы его переубедить, что пора бы уже простить бывшему председателю все обиды как того велит христианство, но она боялась его гнева.