Владимир Владыкин - Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965

Однако случилось то, что должно было рано или поздно произойти по законам той жуткой системы, которую он же сам и создал. И жернова этого аппарата смяли его самого, к тому же рано или поздно надо было всё равно уходить. Но как именно, Сталин, видимо, этого и сам точно не знал, и напрашивается одно, к сожалению, увы, он отдавал себе отчёт о своём 30-летнем нахождении на Олимпе верховной власти. Но ему, как и всякому тирану, было жалко с ней расставаться. И потому, называя преемников, он исходил из здравого смысла, Сталин играл и со своими «соратниками» (открытых врагов у него уже давно не было), и с самим собой, дескать, вот какой я благородный, справедливый, не цепляюсь за трон, я вовсе не узурпатор. Хотя таковым он оставался до последнего вздоха.

А тогда ему было весьма приятно усыплять себя этим, то есть готовностью в свой час передать трон преемнику и ожидать на это желание реакцию приближённых. Но многие историки, писатели, изучая поминутно последние годы и ту роковую последнюю ночь, упускают из поля зрения одно: простилось ли вождю то, что, уничтожая своих бывших товарищей и противников по партии, он нарушал высший принцип пребывания на этом свете человека, что только Бог был вправе распоряжаться всеми судьбами людей, какая б доля им была ни отведена в земной юдоли. Тогда как Сталин взвалил на себя роль Бога, но действовал не от имени Господа, а от сатаны, слугой которого, выходит, он и был. «По делам узнаете его». Между прочим, диктаторы никогда не понимали сути Бога и дьявола, возомнив себя Богами, но вступали в союз только с дьяволом…

Сталинщина – это явление, которое при всём его раскладе, изначально противное Богу, а значит, и нравственности, этике… А может, ему так было и нужно, им, Богом, запланированы эти жертвы, которые навечно остались на совести диктатора, чтобы пробудить из спячки народы, которые были им зомбированы – пропагандой светлой жизни? И в силу этой идеологической обработки всей страны нельзя было привести её в разум, к осознанию своего рабского положения. У народов отняли веру в Бога, но в душе он с ним и оставался, чего не понимал Сталин, а если и стал понимать, так лишь только, когда грянула война. Но тогда было уже поздно, даже Богу, который способен простить любой грех, не под силу это сделать в отношении диктатора, который повернул страну с её исторического эволюционного пути развития в ту сторону, где её ожидал впереди единственно неизбежный тупик. Так происходит лишь тогда, когда нарушаются объективные законы общественного движения вперёд по предопределённому Богом пути. А кто прерывает, тот обрекает и себя, и народы в худшем случае на гибель, а в лучшем – на жалкое, тщетное существование…

Этого таинства не постичь лишь тем, кто напрочь с выхолощенным пониманием сути божественного проявления, у кого религиозное сознание подменено атеистическим, кто совершенно отрицает проявление таинственного проведения, кто отрицает возможность таких явлений, которые нельзя объяснить даже научным подходом.

Всё то, что произошло со Сталиным, а затем и с Берией, не лежит за гранью таинственного, здесь мы видим итог завершения борьбы за власть. А в первую очередь избавление от опасного соперника, который был способен ради достижения высшей власти уничтожить Хрущёва, Маленкова, Булганина и всех тех, кто их поддерживал, чтобы себе обеспечить Верховный трон…

Хрущёв не хуже Берии обладал звериным чутьём неизбежной опасности. И он, когда тело вождя не успело остыть, сказал тихо Булганину:

– Николай, Берия возьмёт два поста министра МВД и председателя КГБ, и тогда он нас уничтожит. А чтобы его опередить, мы должны после похорон ещё тесней сплотиться против этого зверя. Маленков, думаю, согласится, ты поговори с ним… А может, я и сам.., – после паузы прибавил Никита Сергеевич.

– Да, конечно, ты прав, Никита Сергеевич, – охотно поддержал Булганин, который ещё несколько секунд назад думал точно так же. Но только не о Берии, а о Маленкове, который решительно разделался с «ленинградцами» и с их сторонниками. Но о Берии Булганин думал как о своём соратнике, чтобы с ним свалить Маленкова и Хрущёва, которых он боялся больше всего. А выходило, опасней Берии и не было, что его тогда нисколько не удивляло; он и сам так же, как и Хрущёв и Маленков, боялся и Берии. Но вслух ни жене, ни друзьям (хотя у него их в полном смысле и не было) своих соображений не высказывал. Единственно, чего он просил ему вернуть, так это пост Министра обороны. А для чего, толком и сам не ведал. Впрочем, Булганин надеялся настроить генералитет на свой лад и объяснить, на что замахивается Берия, чтобы держать с ним ухо востро.

Булганин хоть и был по духу отъявленный шатающийся карьерист, но самостоятельно он бы ни за что не рискнул бороться за высший пост. Для этого ему нужно было с кем-то сплотиться. Но, кроме Берии, таких фигур он не видел, так как Маленков и Хрущёв между собой уже поделили партийно-министерские портфели. Георгий обрёл премьерский. А Никита – партийный. А значит, ему, Булганину, нужно ближе держаться к Хрущёву, а там гляди, они вместе свалят Маленкова, который настолько вёл себя самонадеянно и самоуверенно, что не обеспечил себе поддержки ни среди министерств, ни среди членов Политбюро. Там все уже были подобраны Хрущёвым! Но Маленков рассчитывал на поддержку Молотова, Микояна, Кагановича, Ворошилова, Будёнова и даже Жукова, что те ему давали прозрачно понять: тройка старых вождей и двух маршалов была ошарашена? Нет, шокирована неожиданным взлётом Никиты Сергеевича. Как они проморгали его и сами не понимали!

Но мы, с высоты времени, можем вполне: все они были воспитанники сталинщины и потому напрочь утратили самостоятельность. И уже не могли свободно распоряжаться своими судьбами опальных политиков. Хотя поразительно – нисколько не обижались на Сталина, что тот их почти оттеснил на обочину, чуть ли не вытолкнул на пенсионный покой, дав им лишь право быть в палате старейших партийцев с правом голоса. Хотя своей рабской сущности они не очень понимали. Поэтому, когда Маленков смело заговорил с ними о том, что творит Хрущёв, став наступать на него, тройка старцев (хотя по возрасту они чувствовали себя полными сил: так чувствуют себя только долгожители) выразила лишь робкое согласие. Но они только одного не знали, как им действовать против весьма импульсивного, взрывного Никиты Сергеевича. И на всякий случай поговорили с Леонидом Ильичём Брежневым, который в отношениях со всеми соблюдал лояльность и считался из молодых самым разумным в партии и правительстве.

Однако Брежнев испугался предложения заговорщиков, о чём, правда, вида не подал. Но предложил поговорить с Шепиловым…