Владимир Владыкин - Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965

Сталина считают гениальным руководителем, но такой набор средств, как интрига, шантаж, подстава, провокация, какими он пользовался в достижении своих целей, не имеет себе равных даже в мире. Может быть, создание тоталитарного режима, и выражает его «гениальность»? Но ещё Чингисхан почти по той же схеме построил свою Золотую Орду, когда дисциплина в войсках против провинившихся насаждалась жестокими пытками. То же самое вытворяли Иван Грозный и Пётр I, биографии которых Сталин пристально изучал, и недаром одними из первых фильмов были сняты о диктаторах – это «Иван Грозный» и «Пётр I».

Так что система подавления страхом своих подданных не требует никакой гениальности. Хотя в большей степени это относится к изощрённости и гибкости ума. Проводя коллективизацию, выбив под корень лучший цвет крестьянства, Сталин добил и уничтожил сельскую общину, поскольку деревня веками держалась на своих корнях и всегда существовала на принципах самоуправления. Но как раз такая самостоятельность крестьян правящему режиму большевиков была не нужна.

И в результате партийного диктата сложилась колхозная деревня, но вековые традиции пахарей и сеятелей навсегда были подорваны. В войну на оккупированных территориях, если верить советской пропаганде, колхозы были распущены и вновь их организовали сразу после изгнания врага. Хотя в действительности немцы поддержали идею колхозов и старались делать всё, чтобы они работали и кормили немецкую армию. Когда Сталину об этом доложили, он приказал всех председателей и старост отдать под военный трибунал. Но чем это обернулось, мы увидели на страницах предыдущих книг* 1 1 *Речь идёт о романах «Пущенные по миру», «Беглая Русь», «В каждом доме война». (Прим. Авт.) .

Если некоторые историки считают, что война изменила мировоззрение Сталина в сторону гуманизации общества, то в этом они глубоко заблуждаются. На оккупированных врагом землях колхозы, как и сами деревни и сёла, были разорены до основания. Казалось бы, надо было сделать колхозникам налоговые послабления, но нет, наоборот, их необоснованно в несколько раз увеличили. А всё оттого, что страна остро нуждалась в продовольствии. Огромная армия партийной и чиновной бюрократии заботилась исключительно о себе и только в последнюю очередь о городском населении, которое получало далеко не всё самое лучшее. Необходимо было наполнять магазины продуктами, прилавки которых за годы войны опустели.

И не успели отменить карточки, как после засухи опять грянул голод, и вновь резко ограничили продажу продуктов. А первое снижение цен, как выше уже было сказано, вождь и сам понимал, что оно ненамного облегчало жизнь народа. Но он надеялся, что в своей массе малограмотный народ не разбирается в экономике и давно забыл, какие были довоенные цены. А ведь Сталин и рассчитывал на зыбкую память народа, и потому понижение цен воспримет, как его несомненное благодеяние. И он оказался прав, поскольку и поныне в памяти народа он остался благодетелем. Так что, каким бы Сталин ни был тираном, он отдавал отчёт тому, что в коллективизацию почти полностью раскрестьянили деревню, разорил миллионы дворов, а кулаков, середняков и несговорчивых единоличников отправил на стройки социализма…

«Если они дёшево не захотели отдать хлеб государству, – думал тогда Сталин, – а хотели только наживаться за счёт государства, то этого мы не могли им позволить. Личные интересы не должны быть выше государственных! Все князья и цари на Руси это хорошо понимали и потому крестьян, этих смердов вонючих, держали в чёрных рубахах, не давали им спуску. Кто говорил, что колхозы приравниваются к крепостному праву: Бухарин или Рыков? А вот Троцкий был готов продолжать военный коммунизм. Но мы ему не дали. Это уже средневековьем пахло, Троцкий метил крестьян в рабов обратить, мы заставили мужиков и баб коллективно работать, как было у них в общине. А Столыпин ещё раньше нас выгонял крестьян из общины, давал деньги и чтобы от своих деревень ехали подальше на отруба. Ленин боялся Столыпина-националиста, который замахивался на серьёзные реформы. До него мало кто на них решался пойти. И вот, когда его избрали премьером вместо Горемыкина, мы обсуждали с Лениным, как его убрать. А то стал мешать своими успехами революционному подъёму масс. Подавил революцию эсеров. На него покушались не раз, но мой главный сопэрник всех переиграл… Помещики были тоже против реформ Столыпина, мы бы его не поддержали, не одобрили. А тогда бы власти нам никогда не видать…

Троцкий, этот каналья, искры метал, когда уезжал на Украину. Ленин, говорят, и приказал Лейбе найти подходящего в своих кругах человека. И кто-то предложил дурака Богрова, который боялся царя и его премьера, что начнут притеснять евреев, как отец царя Николая-кровавого. Хотя тот ни в кого не стрелял, и опять эти эсеры свинью подстроили Николаю, когда собрали толпу во главе пьяницы и авантюриста попа Гапона. Троцкий тогда доказывал, что это не он сделал, а сионисты, которые его, Троцкого, ненавидели. И оклеветали отщепенцем. Впрочем, они всех евреев-большевиков так и окрестили – отщепенцы. А я всегда считал, что этот поклёп для отвода глаз, а сионисты и революционеры одного поля ягода. Говорили, что Троцкого за Столыпина и ещё каких-то генералов сослали в Сибирь, откуда ему всегда удавалось бежать. Собственно, мне в этом тоже везло – пять раз бежал с помощью товарищей. Хотя я никому не доверял. Только на себя располагал. И вот уже почти полвека миновало, а всё кажется, что это было как в дурном сне…».

Иосиф Виссарионович на склоне лет нет-нет да подумывал о мемуарах, но сразу после войны садиться за них ещё было недосуг, так как на повестке дня стояла неотложная работа. Да и какой историк не возразит, дескать, Сталин никогда не собирался писать мемуары, поскольку понимал, чего ему предстояло коснуться, то есть никак нельзя было обойти тему борьбы за абсолютную власть и того, как эти люди его преследовали в мыслях и во сне, и потому он должен был их физически уничтожить. А как ему хотелось, однако, оправдаться в своих ненаписанных воспоминаниях, и поскольку их нельзя было оформить на бумаге, он их исключительно мысленно только и проговаривал, анализировал события, которые даже не все войдут в учебники истории. И так исключительно хотелось одному ему, поскольку правду народу нельзя доверять. Но он представлял, когда-нибудь о нём напишут и о том, чего вообще не было. Хотя вместе с тем тогда он не предполагал, что будет твориться за его спиной, поскольку был почти полностью убеждён: политический заговор при его жизни почти невозможен, не каждый из приближённых покусится на его власть, не рискуя своей жизнью. А, тем не менее, этим утверждением он как раз себя и обманывал, поскольку больше всего боялся заговора и продолжал от себя это скрывать, что в дальнейшем сыграет с ним роковую роль, когда станет терять бдительность. И он так и не поймёт, какую штуку с ним сыграет надвинувшаяся старость, которую всячески старался не признавать, отодвигать от себя…