Сергей Михеенков - Прорыв начать на рассвете

– Не стоит, Профессор. Я не причиню вам зла. Пусть эта штуковина лежит себе там, где лежала.

То, как незнакомый лесной кавалерист обращался к нему, сам строй его речи и интонация, пугали и завораживали. Он ещё не знал, что сейчас, в эти минуты, и произойдёт то, что на многие годы разрушит его построения, что опрокинет его жизнь, и смыслом всех дней, недель и месяцев, станут вначале жажда выжить, буквально сохранить жизнь, иногда любой ценой, а потом, долгие годы – попытка оправдать эти недели и месяцы ужаса. Оправдать… И перед собою самим, и перед теми, кто, вопреки всему, останется жив, а значит, будет таить в себе опасность свидетельствовать в той правде и кривде, которая выстроит свой прихотливый и ветвистый сюжет событий зимы и весны 1942 года под Вязьмой в окружённой Западной группировке 33-й армии. Окрик незнакомого кавалериста на лесной дороге переломил его жизнь надвое. Всё лучшее оставалось в прошлом. Честь, достоинство, спокойный сон… Всё сейчас рухнет, обвалится в пропасть прошлого, как снег с высокой сосны. Но ему всё же великодушно оставлялось большее – жизнь. А какой химерой в ней является совесть, предстояло ещё испытать. Тогда он об этом не думал. Он просто выбрал жизнь. Почти машинально, как зачастую и выбирает человек, да и любой живой организм, попадающий в гибельные жернова внезапных обстоятельств.

– Кто вы? Что вам нужно? – крикнул профессор кавалеристу.

Тот перекинул автомат с плеча на руку и, улыбаясь вполне дружелюбно, шёл к нему такой походкой, как будто только его одного и ждал здесь всё это утро, и теперь удовлетворённо улыбался – ожидания сбылись. Этот человек либо ошибается, принимая его, профессора, за кого-то другого, либо всё же знает, что делает, обладая при этом абсолютным чувством самообладания. А значит, это непростой человек.

– Старшина… – представился кавалерист и, всё так же сияя улыбкой, поднёс ладонь к каракулевой шапке.

Глаза старшины были наполнены другим. Улыбка в них не отражалась.

Профессор хорошо запомнил только то, что он – старшина. Фамилия сразу вылетела из головы, хотя старшина произнес её достаточно чётко. Так он его и называл потом – Старшина…

– Что вы от меня хотите? – снова спросил профессор.

Старшина подошёл вплотную. Посмотрел в лицо профессору, словно хотел удостовериться в главном. Потом подхватил за ремень из саней автомат, которым профессор всё же мог воспользоваться. Ещё никто не отнял у него того последнего мгновения, которое дано солдату. Но профессор не был солдатом. И это определило многое. Старшина взял под уздцы коня и сказал:

– Пойдёмте.

Они свернули с дороги на малоезжий лесной просёлок. Прошли с полкилометра. Старшина остановился, огляделся. Из-за сосен вышел красноармеец в белом, почти новеньком полушубке с самозарядной винтовкой за спиной и сказал:

– Оставь, Старшина. Я позабочусь.

Старшина оглянулся на профессора, что означало: «Пойдёмте», – и пошёл по дороге вперёд.

Вскоре они подошли к небольшому рубленому домику под крутой гонтовой крышей. Рядом такой же рубленый хлев. Стожок сена.

В деревне профессору кто-то из госпитальных медсестёр, видимо, из местных, рассказывал, что где-то здесь, в лесу, живёт одинокий старик, бывший лесник, охранявший окрестные леса ещё при прежних хозяевах. В колхозе не состоял. Какое-то время караулил всё те же кварталы сосновых и еловых посадок, ставших государственными. Потом отошёл от дел. Держал корову и лошадь. Никто его не трогал, не беспокоил. Местные почти забыли о нём. Живёт старик в своём беззлобном, забытом одиночестве, и пускай себе живёт. Никому он не мешает – ни властям, ни людям, ни лесу.

Но пришло иное время. В лес пришли другие люди. И разыскали избушку лесника.

– Заходите, – сказал Старшина и распахнул перед профессором невысокую, так что предстояло низко нагнуть голову, но довольно массивную шпончатую дверь, набранную из толстых еловых досок.

В доме было просто. Никакой кухни. Одна небольшая комната с печью посередине. Возле печи на лавке сидел старик. На коленях у него лежал серый старый кот. Когда Старшина и профессор вошли в горницу, кот на мгновение расширил свои пронзительно-зелёные глаза, насторожил уши. У окна за дощатым столом, таким же массивным, как и всё в этом доме, сидела девушка-радистка. Молоденькая, со свежим живым лицом тыловой медсестры. Зелёный металлический ящик рации стоял перед ней. Она щёлкнула тумблером, сняла наушники, встряхнула пышными тёмно-русыми кудрями, крупными, явно завитыми, встала и шагнула навстречу. Смотрела она на Старшину. Видимо, беспокойно ждала его. По лицу незнакомого человека в кожаном реглане на меху она лишь скользнула взглядом. Похоже, он её не особо и интересовал. Она улыбнулась. Но Старшина ей не ответил. И она отвернулась. Обрывок этого сюжета профессор успел проследить. Но он никак не связывался с его судьбой и его собственным сюжетом. И потому сразу уступил место иным мыслям, которые метались в его мозгу, так что он не мог унять их, упорядочить, выстроить в логику рационального решения, где должен быть выход, спасение…

Спустя минуту и девушка-радистка, в петлицах которой, однако, профессор успел разглядеть медицинские эмблемы со змейкой, и старик вышли на улицу. Старшина и профессор остались одни.

– Вот что, профессор, – начал старшина, очевидно, уже заранее заготовленный монолог. – Времени у нас мало. А мы уже не дети. Так что – без прелюдий…

Профессор молчал. Он уже начал понимать, что с ним произошло. Он ещё метался внутри себя, то ли ища выхода, какой-нибудь лазейки, то ли пытаясь успокоить себя, что, мол, ещё неизвестно, может, и обойдётся… Он решил ждать. Ждать, покуда существует такая возможность. Ждать и молчать. А вдруг это просто проверка? Штучки капитана Камбурга? И Старшина просто-напросто один из его автоматчиков? От этого любителя курительных трубок можно ожидать всего, чего угодно. Решил проучить, чтобы не ездил в одиночку.

– Я предлагаю вам выгодную сделку.

– Сделку? – вздрогнул хирург. – Какая может быть со мной сделка? Я – хирург. Я не торговец.

– Полноте, профессор! Вся ваша жизнь – сплошная сделка… Я ведь всё о вас знаю. И из какого местечка вы родом. И то, что ваш почтенный родитель был известным хлебным откупщиком. Так что вы, благодаря наследным качествам, всему сумеете при необходимости определить свою цену. Родительские наставления, знаете ли, входят не только в голову, но и в кровь. Подспудно. С годами это особенно проявляется. Не зря сказано: «к роду отцов своих…» А, профессор?

Старшина говорил с долгими паузами. Пауза после каждой высказанной мысли. Каждую новую мысль он облекал в отдельную фразу. Но и пауза, казалось, звучала. Иногда паузы были страшнее и выразительнее слов. О, это была довольно талантливая драматургия! Звучащие выматывающие нервы паузы, и затем точные фразы – это дано не всякому актёру и режиссёру.