Арнольд Гиллин - Синг-Синг

В июле сумерки начинаются довольно поздно, а потому, несмотря на то что на башенных часах тюрьмы глухо прозвучали восемь ударов, мрак еще не овладел местностью хотя солнце уже садилось.

На одной из торфяных скамеек могилы славного индийского вождя примостился человек геркулесовского телосложения, лет сорока. Он сидел неподвижно, слегка понурив обнаженную голову. Мощные и почти черные руки покоились на коленях. Казалось, незнакомец был погружен в сон или в глубокое раздумье. Рядом с ним на траве лежала широкополая поярковая шляпа темнокоричневого, сильно полинявшего цвета, а рядом со шляпой на полулисте газетной бумаги лежали: большой ломоть полубелого хлеба, кусок солонины, три большие уродливо-продолговатые картофелины в мундире и половина сладкого пирога. Неподвижная фигура незнакомца вполне гармонировала с необыкновенною тишиной и мрачным пейзажем «могилы Индийца». Вечерняя прохлада, пение москитов и чуть слышный шелест листьев должно-быть убаюкали или убаюкивали усталого пешехода. Но вот, среди затишья и первых и едва заметных теней вечернего сумрака, раздался с реки протяжный свисток трехдечного парохода или canal-steamer'а, который своими громадными белыми колесами рассекал тихия воды красавца-Гудзона, оставляя позади широкую кипящую белую борозду. Пена, достигнув нижней линии немного покатого противоположного берега, омывала зеленую бархатную почву. Пароход этот был так-называемый excursion-steamer, возивший только по воскресным дням на «морскую прогулку» по Гудзону несколько тысяч жителей Нью-Йорка, желающих подышать свежим воздухом и полюбоваться прелестною панорамой реки вплоть дотсамого Альбани. Хорошее расположение духа нью-йоркских туристов нарушалось лишь когда пароход быстро и на всех парах пролетал мимо мрачных, серых стен тюрьмы Синг-Синга. Капитаны подобных пароходов нарочно мчатся быстрее, хорошо зная что Нью-Йоркцы обоего пола не любят этой местности, тем более что здание тюрьмы с его прочими «видами» давно уже знакомы всем таким туристам из «царственного града». Пароход, носивший поэтическое название Девы роз, спешил к пристани, которая утопала в зелени на противоположном берегу Гудзона в одной миле от «тюремной горы» или Маунт-Плизента. Громкий свисток нарушил не только тишину вокруг могилы Индийца, но и покой сидевшего на могильной скамье. Незнакомец поднял голову, глаза его вперились в быстро мчавшийся пароход, на палубе которого виднелась пестрая многочисленная толпа. Еще несколько минут созерцания, и Дева роз скрылась со своими огромными двумя трубами и пестрыми флагами в зелени украшавшей возвышенный холмистый край берега…

Оригинальна была наружность этого человека: гладко-выбритое, худощавое, с резкими правильными чертами, спокойное лицо было серовато-коричневого цвета, со впалыми большими черными глазами, которые под густыми сросшимися бровями горели лихорадочным огнем. Тонкия и сжатые губы, прямой большой нос с небольшим горбиком и красивый, хотя островатый подбородок придавали этому лицу особенное как бы застывшее выражение. Ни одна черта, ни одна морщинка не двигалась на лице этого апатичного с виду человека. Когда на реке замер шум умчавшагося парохода, незнакомец, заложив руки в карманы брюк, устремил свой взор на волны и опять остался неподвижным. Ничто, по-видимому, не интересовало этого странного субъекта. Лицо его, точно вылитое из металла или изваянное из темноцветного мрамора, отнюдь не гармонировало с его мощною богатырскою фигурой, облаченною в весьма пестрый наряд. На прохожем был узкий жакет из пестрого волокнистого драпа с короткими не по росту рукавами и старомодного покроя, к которому нынешние портные не прибегают. Полинявший драп, с которого сошел почти весь волокнистый ворс, был местами съеден молью, судя по рядам узорчатых крошечных дырочек на руках, плечах и груди. Большие светлые роговые пуговицы украшали борта. Таких уродливых пуговиц нынче тоже не пришивают ни к какому мужскому платью. Крупные ноги незнакомца были обуты в огромные башмаки с толстыми подошвами, зашнурованные черными кожаными шнурками. Две подковы были приделаны к широким и низким каблукам. Подобные башмаки были в большой моде лет двадцать пять тому назад и назывались ирландскими. Сельское население Ирландии и по сие время носит их. Узкия и тоже не в меру коротенькия серые с синими крапинками панталоны дополняли туалет. Весь этот потертый и необычно старомодный костюм обличал шитье отнюдь не по заказу владельца. Безукоризненна была лишь сорочка; снежной белизны ненакрахмаленный широкий отложной воротник виднелся из-за бархатной потертой жилетки без признака какого-нибудь галстуха или повязки. Из бокового левого наружного кармана в жакете торчал кончик белого носового платка с сине-красною широкою каймой.

На реке послышались голоса и пение, то были дачники совершавшие обычную вечернюю прогулку в лодках по Гудзону. Голоса и пение, по-видимому, дошли до слуха незнакомца, который выпрямился во весь рост, и вынув правую руку из кармана, вытащил оттуда свернутый веревочкой прессованный табак, отвернул твердый конец свертка, быстро откусил кусочек и вложил его за левую щеку. Стиснув раза два зубами жвачку, он скоро впал в свое прежнее раздумье, тяжело прислонясь широкою спиной на решетку «могилы Индийца».

О чем думал этот человек? Он думал о многом, несмотря на совершенно пассивную наружность. Человек этот внутренно переживал странные минуты, ощущая то чего до этой поры никогда еще не ощущал. Читатель конечно узнал в нем бывшего «гостя» № 36 Синг-Сингской гостиницы, Чарлза Мортона, который в этот день только-что вышел на волю из «Дома вечного молчания».

Простившись с добрым инспектором тюрьмы, Мортон отправился с приставом Логаном в то помещение где обмундировывались вновь поступающие преступники-обыватели «Крепкого места». Тут же в смежной небольшой чистенькой комнате одевались в «свою одежду» все на волю выходящие экс-«гости» Синг-Сингского «отеля».

Комната эта была известна в среде отпущенников под характерным названием Выход на волю. Здесь-то Мортон получил обратно свое собственное платье, то самое которое украшало его грешное тело в первый ужасный момент его прибытия в тюрьму. В этом старомодном костюме Мортон двадцать лет тому назад выслушал суровый приговор главного судьи верховного суда в Нью-Йорке.

Придя в сопровождении Логана в гардеробную тюрьмы, Мортон предварительно сдал клерку свой тюремный костюм каторжника первого разряда, так как преступники приговоренные к 20-25 летнему заточению считаются наравне с приговоренными к пожизненной каторге. Сняв полосатую тюремную ливрею, Мортон взял холодную ванну, а затем, получив чистое новое белье, облачился в собственное платье, которое согласно правилам хранится в особом гардеробном отделении под тем или другим нумером и ярлыком с именем и фамилией поступившего обывателя «Крепкого места». Омовению подвергаются также и прибывающие «гости» синг-сингского отеля. Каторжники прозвали это купанье «крестинами злой ведьмы Каторги». Летом купанье происходит в больших чанах наполненных холодною водой, а зимой – теплою. Одевшись на скорую руку (в присутствии Логана, клерка гардеробного отделения и истопника, который наливал воду в чан) и расписавшись в том что получил сполна свою вольную одежду, Мортон отправился с Логаном в главную приемную комнату тюрьмы, где его ожидал с отпускным листом другой клерк. Взяв свои пожитки, Мортон захватил с собою заранее приготовленный сверток с ужином который согласно обычаю вручается каждому отпускаемому на волю «гостю» тюрьмы. Кто не пожелает воспользоваться этою последнею любезностью и хлебосольством тюремного начальства, тот понятно не обязан брать с собою завтрака, обеда или ужина (смотря по тому в какое время «гость» покидает тюрьму). Но бывшие каторжники почти все без исключения любят брать эти свертки, так как есть поверье что отказавшийся от тюремного хлеба-соли неминуемо и вскоре вкусить ее. При выпуске, каждому из отпущенных на волю дается новое белье из беленого, достаточно тонкого полотна, но сорочки выдаются не крахмаленные.