Гордон Олпорт - Становление личности. Избранные труды

В противоположность ребенку, зрелый взрослый обладает мотивами, которые контролируются, социально релевантны и довольно хорошо интегрированы в запланированную карьеру. Таким человеком предстает Толстой в описании Честертона.

Мы можем отбросить (как литературное преувеличение) утверждение Честертона, что только «два или три человека» настолько хорошо интегрированы, что можно точно предугадать их взгляды на все. Среди ваших или моих знакомых тоже найдутся такие. Однако эта зарисовка служит нашей цели, так как демонстрирует, насколько далеко мотивационные системы взрослых уходят от импульсивных, бессвязных, эгоцентричных мотивов раннего детства.

Эмоции

Слова мотив и эмоция имеют один и тот же латинский корень ( movere – двигаться). Эмоции движут нами; то же делают мотивы. Тогда какова их связь?

Эмоцию лучше всего определить как «возбужденное состояние организма». Некоторые эмоции специфичны по отношению к актуальной потребности: боль, голод, страх, сексуальное желание; другие более обобщенны и устойчивы: тревога, депрессия, нежность, почтение. Каков бы ни был их чувственный тон или длительность, эмоции ценны тем, что сигнализируют нам: «что-то происходит неправильно», или заверяют – «все в порядке». Они часто выступают в качестве тонизирующего средства, помогая индивиду получить то, в чем он нуждается для физического выживания, защиты и дальнейшего роста своей личности. Но очень сильные эмоции становятся разрушительными и перестают служить приспособительной цели.

Природа эмоций еще не полностью понята, хотя им отводится большая глава в любой книге по общей психологии. В контексте личности мы можем сказать, что эмоции – это субъективная окраска мотивов, особенно тех, которые блокированы или находятся в конфликте с другими, или достигли внезапного и неожиданного успеха на пути к своей цели. Так как наша задача – понять устойчивую структуру мотивов, мы опустим обсуждение «возбужденного» эмоционального состояния, которое часто сопровождает их [420] .

Теории неизменных мотивов

Несмотря на очевидность громадного различия между мотивами двухлетнего ребенка и взрослого, несколько важных теорий говорят нам, что мотивы людей, по существу, одни и те же от рождения до смерти. Одинаковые влечения, потребности и инстинкты сохраняются у нас с колыбели до могилы. Давайте исследуем некоторые из основных положений этой точки зрения.

«Удовольствие и боль – наши верховные правители». У этого известного высказывания Иеремии Бентама всегда было множество сторонников со времен древних греков до нынешних дней. В старые времена представители киренской школы утверждали, что всех людей мотивирует поиск положительного удовольствия; эпикурейцы считали, что главная цель человека – избежать боли. В девятнадцатом веке в большинстве экономических и социальных теорий и в политике Запада доминировала утилитаристская школа мышления. Ее представители соглашались с Миллем, что человек физически не способен ничего желать, если мысль об этом ему неприятна. В нынешней психологии снова, как при эпикурейцах прошлого, акцентируется избегание боли и дискомфорта. «Снижение напряжения» объявляется верховным мотивом. Провозглашается, что все наше поведение стремится к равновесию, спаду, гомеостазу или бегству от напряжения.

Психологический гедонизм, как называют этот тип теорий, обладает соблазнительной привлекательностью. Он очень чувствительно и ясно говорит, что люди стремятся к счастью и избегают несчастья. Разве эта формула не сохраняется с рождения до смерти? Двухлетка ищет удовольствия; Толстой ищет удовольствия (через уменьшение сложности жизни); вы и я ищем удовольствия (или счастья). Все это так просто. Так ли?

Группа молодых незамужних девушек обсуждала свои жизненные мотивы. Они пришли к единодушному решению, что их единственный мотив – «быть счастливой». Присутствовавший психолог попросил их посмотреть на две фотографии. На одной была изображена улыбающаяся девушка явно из рабочего класса, на другой – несомненно богатая девушка, выглядящая подавленной. Все девушки согласились, что первая счастлива, а вторая несчастна. Затем их спросили: «Какой из двух вы бы предпочли быть?» Все предпочли бы быть несчастной, но богатой. Некоторые смеялись над своим выбором. Одна сказала: «Я знаю, это забавно, потому что я хочу быть счастливой, но именно так я чувствую». Этот показательный (хотя и провокационный) эксперимент дает основание полагать, что для этих девушек социальный статус – более сильный и конкретный мотив, чем счастье.

С понятием счастья как мотива связано много сложностей. Самое сложное – это то, что нельзя прямо нацелиться на достижение счастья. Следовательно, это не конкретный мотив. Кто-то может думать : если получу степень в колледже, женюсь на Сьюзан, заработаю на хорошую жизнь, то буду счастлив. Но осязаемые цели – это конкретные достижения, а счастье – это, в лучшем случае, побочный продукт мотивированной чем-то другим деятельности. Тот, кто нацелен на счастье, вообще не имеет цели.