Екатерина Мурашова - Должно ли детство быть счастливым?

Признали. Дальше детей и подростков нужно последовательно учить обращаться с собственной и чужой агрессией. Раньше этому учил «двор» в расширительном смысле. Теперь двора нет — значит, нужно организовать это как-то иначе. Конрада Лоренца в слегка адаптированном виде проходить в средней школе. Изучать механизмы и историю вопроса. Как все формировалось, какие задачи решало. Намедни на «Снобе» был материал про чеченскую женщину, которая ради несвершившейся кровной мести всю жизнь прожила одинокой и в брюках. Вот архаическая форма. Фактически мальчик-убийца с ником «Боец за справедливость» из Красноярска попал в ту же ловушку. Стечением почти не зависящих от него обстоятельств он отнял чужую жизнь и поломал свою. И это ведь навсегда, такое не забывается. И это (кровная месть, вира за убийство, казанские уличные войны молодежных банд в 70-е эт сетера, от архаики к современным способам решения конфликтов) нужно проходить в школе, как учебный материал. Это будут интересные и запоминающиеся уроки, я бы сама на такие сходила. А пока их нет, родителям следует уделять внимание воспитанию чада в этом аспекте. Не следить за его страницей «Вконтакте» (все равно за всем мусором, который он там производит, не уследите), а именно превентивно и, теоретически, с примерами просвещать (можно использовать собственный онтогенез, онтогенез бабушек и дедушек) и в результате дать хотя бы приблизительное понимание, что тут в этой теме к чему, сформировать кристаллическую решетку, на которой можно разместить свои чувства и поступки, предложения и намерения окружающих.

Особенно такое просвещение кажется актуальным в интернет-эпоху и в условиях современного, тесного и не всегда эволюционного соприкосновения людей разных культур, находящихся на разных стадиях развития в плане отношений с собственной и чужой агрессией.

Но если это просвещение детей (я думаю, именно детей, а не подростков) каким-нибудь образом все-таки организовать, возможно, нам удастся сделать наш мир более безопасным. Для наших детей и для нас самих.

— Давно. Очень давно. Чуть ли не с самого начала. Всё перепробовали. Я уж и не знаю, что и думать… — женщина покачала головой. — Неужели это гены?

«Если это гены, то, несомненно, самого высшего качества», — подумала я.

Сын женщины, подросток, который сидел в кресле напротив меня, был чертовски красив. Каштановые, с рыжиной кудри, высокий лоб, четкий подбородок, яркий, чуть капризного рисунка рот, серые выразительные глаза под темными (темнее волос) бровями. Левую бровь пересекает узкий белый шрам, который не портит лицо, а лишь придает его выражению дополнительный нюанс. В пространстве юноша размещался уверенно (ни следа обычной подростковой неловкости), говорил низким, глубоким, явно уже «переломавшимся» голосом, двигался как большая кошка.

— А что не так с генами?

— Ну, не знаю… Папа Леонида — дагестанец. Но мы с ним расстались, когда сыну не было и года. Он его не помнит!

— А по характеру?..

— По характеру отец был взрывной, но отходчивый. Сентиментальный, не очень умный, любил компании, петь, танцевать. Леня совсем не такой!

Видно было, что эту пластинку с папой-дагестанцем и его возможным наследием мать прокручивала в своей голове не один раз. И концы с концами никогда не сходились.

— Как тебя зовут?

— Простите? — юноша удивленно приподнял перечеркнутую шрамом бровь. Я думаю, в каких-нибудь артистических школах такому специально учат. Ему же явно досталось от природы.

— Ну, как тебя называют в твоем кругу? Как ты сам представляешься другим людям?

— А, понял. Лео.

Почему-то я так и думала.

— Лео, у тебя есть ко мне какие-нибудь вопросы?

— А как вы думаете? — усмехнулся он и сам же ответил: — Вы знаете, что вопросов у меня нет. Но, может быть, они есть у вас?

— Леня, не дерзи! — воскликнула мать.

Она была учительницей русского языка и литературы, и я ей искренне сочувствовала.

Потому что красавчик Лео с самого раннего детства дрался. Дрался везде, со всеми, постоянно. Дрался ужасно, неостановимо, жестоко и зачастую без всяких причин, умопостигаемых для окружающих его взрослых. Никакие нотации, мольбы и наказания на него не действовали. Победы и поражения в драках казались ему, по видимости, равно привлекательными.

В его раннем детстве на площадке мамы, завидев Лео, шипели как рассерженные кошки и утаскивали своих детей из песочницы. В детском саду его в наказание за драки запирали в кладовке. В других общественных местах люди то и дело сообщали Лениной маме, что «таких психических нужно к батарее привязывать». Но три психиатра последовательно сообщили ей, что не видят у ребенка никаких психических отклонений.

Исключительно за драки Лео выгнали из одной обычной школы и из одной математической. В математической школе он был очень успешен в алгебре и особенно геометрии, и тамошние педагоги с их логическим складом ума до конца верили, что главное — это как следует всё ему объяснить. Он поймет, что это для его же блага, и перестанет. Объясняли по отдельности и педколлективом. Не помогло.

После гимназии Лео два месяца (с тремя побегами) проучился в кадетском корпусе на казарменном положении. Оттуда его не выгоняли. «Материал хороший, качественный, упругий, — заинтересованно потирая ладони, сказал командир отделения. — Но придется ломать, другого выхода нет. Армия — это дисциплина».

Из корпуса мать забрала сына сама. «Может быть, он бы и сломался, а может быть, погиб, — говорит она теперь. — Я не решилась проверить».

Лео никогда в жизни не дрался с девочками. Шрам на брови остался ему на память о драке с двумя милиционерами.

Теперь он учился в десятом классе обычной дворовой школы. Его там все устраивало.

— Ну, а какая-то сублимация? Спорт?

— Ну разумеется, это все с самого начала советовали. Он ходил на футбол, во всякие единоборства, на бокс, везде что-то полезное для себя выучивал и сразу переставал ходить. Говорил: это не по-настоящему, неинтересно.

— Ага. А компьютерные игры? Стрелялки-убивалки?

— Вообще не интересуется. Называет матерным словом, не могу повторить. Фильмы про войну и про драки смотрит, но тоже не так, чтоб очень увлекался.

— Понятно.

— Самое ужасное, что у него теперь уже есть своя теория, — покачала головой мать. — Война всех со всеми как философская категория. Понимаете?

— Если честно, не очень, — призналась я.

— Если спро́сите, он вам расскажет.

— Пожалуй, спрошу.

Возможно, я была первым человеком в жизни Лео, который не уговаривал его немедленно перестать драться и начать делать что-нибудь другое, более позитивное, — например, хорошо учиться, готовиться к экзаменам, читать книжки, помогать старшим и так далее.