Игорь Кон - Бить или не бить?

«– Эй ты, Фокин, вперед.

Помертвевший мальчик вышел из шеренги.

– Ну, как теперь его драть? – громко спросил Живодеров. – Как бы так, чтоб и ловчей и больней было? Не выдумал ли ты какого-нибудь нового метода? – отнесся он к фельдфебелю.

– Ежели угодно, прикажите ему, ваше благородие, взяться, не раздеваясь, за носки руками. Эдакого манера они шибко трусят…

– А?.. А?.. Возьмись-ка, любезный, за носки, – заговорил Живодеров.

– Простите, ваше благородие, никогда больше не заметите! – взмолился Фокин.

– Не будешь – твое счастье, сечь не буду. Ну, а теперь нагнись-ка. Ефрейтор, валяй!

Фокин повиновался, но после первого же удара выпрямился. Живодеров повторил приказание:

– За носки.

Фокин, получив удар, страшно завыл и опять выпрямился.

– Счастливая мысль, благая мысль. А, та-та-та! Брюки долой! Разденься – и за носки!..

Фокин плакал, медлил.

– Исполнить! – крикнул Живодеров другим кантонистам. Фокина хлестнули распущенными прутьями, но на этот раз он уже не только выпрямился, а грохнулся навзничь об пол.

– По животу теперь его, по животу: встанет. А, та-та-та! Хорошо, хорошо! А, та-та-та! Напал, напал-таки наконец на мысль! – неистовствовал Живодеров. – Проба хороша, отличная проба. За носки, за носки и взад и вперед, взад и вперед, брюхо тоже не жалеть. За носки!..»

По указке священников маленьких еврейских мальчиков насильно, с помощью побоев, заставляли принимать православие. Столь же свирепо наказывали взрослых кантонистских учителей.

После выпуска вчерашние кантонисты, в свою очередь, старались тем же способом расплатиться с бывшим начальством. Подкараулив группой в безлюдном месте офицера или унтера, его подвергали беспощадной порке.

«Избиение начальственных особ носило между кантонистами название лупсовки. Лупсовка была простая, когда колотили зря, как попало, и законная. Законною лупсовкою называлось вот что: кто, например, любил бить кантонистов кулаком, того самого колотили 15–20 кулаков сразу; кто драл лежачих, заставляя других садиться наказываемому на голову и на ноги, – тот подвергался такой же процедуре; кто предпочитал впересыпку – того самого лупсовали впересыпку, а кому нравилось драть на весу – того самого драли на весу. На весу, впрочем, драли вообще всех заклятых врагов: это отступление делалось потому, что на весу больнее. Различия или снисхождения никогда и ни в пользу кого не допускалось: ротный ли командир попался, фельдфебель ли, учитель ли или даже простой унтер – это для выпускных было совершенно все равно. При благоприятных обстоятельствах выпускным удавалось в один и тот же вечер отлупсовать несколько “зверей” в разных пустынных местностях города».

Не избежал мести и упомянутый в начале книги офицер:

«– Это что такое? – грозно спросил Живодеров. – Что вы за народ?

– Мы-то? Люди, – отвечало несколько голосов.

– Что ж вам надо?

– Тебя, самого тебя нам надо, – заговорил атаман. – Позвольте, ваше бродье, выдрать вас?

– Что-о-о? Ах вы, сволочь проклятая! Да я вас… в порошок сотру!..

Живодеров стал в оборонительное положение.

– Лучше, ваше бродье, не ершитесь по-пустому. Станете кричать – только больнее отлупсуем. Ложись лучше по доброй воле.

– Прочь, негодяи! Караул! Помогите, спасите…

– Тебя просят честью, а ты еще орешь? Заткнуть ему рот да подержать покрепче, а я тем временем сам сдеру с него его штанищи. Ну-ка!..

Сказано – сделано. Штаны Живодерова превратились в мелкие клочья.

– Ребята, вали его и садись кто на голову, кто на ноги, да впересыпку валяй, валяй его, друзья!

Притиснутый к земле Живодеров, с заткнутым ртом, и кричать уже не мог. Началось лупсованье.

– Это тебе за то, чтоб не пил кантонистской крови, – приговаривал атаман, – это тебе за то – не дери сыновей, это тебе за то – не издевайся над женой, не тирань свою дочь, раскрасавицу-барышню; а вот это тебе за всех их да и за нас, православных! Крепче! Та-та, та-та. Любил кататься – люби и саночки возить!.. Крепче! Та-та, та-та! Крепче! Довольно!

Живодеров едва был в силах стонать.

– Ну-с! Теперь мы, барин, с тобой, кажется, квиты. Будешь жив, и о нас вспомни, а пока – спокойной ночи. А вы, молодцы, по щучьему веленью, по моему прошенью, уничтожься, пропади!» (Никитин, 2001).

Кантонистские школы были радикально преобразованы в 1858 г.

Гимназии

В дворянских учебных заведениях, гимназиях и кадетских корпусах, порядка было больше, а условия – приличнее, но телесные наказания, подчас крайне жестокие, процветали и там.

Иван Ильич Танеев (1796–1870), отец знаменитого композитора, высокообразованный человек, закончивший три факультета – словесный, математический и медицинский, свое начальное образование получил в Петропавловском училище. Детей там «пороли ежеминутно за каждую безделицу. Скамейка, на которой секли учеников, постоянно стояла в классе. Особый солдат состоял при заведении, чтобы сечь воспитанников. Беспрестанно гувернер или учитель посылали за ним. Сечение называлось полировкой. “Ей, человек, – беспрестанно кричали немцы, – пошли солдата полировать”».

В следующих трех пансионах, где учился Иван Ильич, «воспитание везде было одно и то же. Везде была самая суровая дисциплина, везде жестоко били и секли за всякую вину без всякой вины».

А когда Ваня пожаловался на незаслуженную порку дяде, тот возмутился: «“Как, жаловаться на начальство”, – закричал он, велел принести розог и собственноручно жестоко выпорол мальчика» (Танеев, 1959).

Генерал-фельдмаршал граф Дмитрий Алексеевич Милютин (1816–1912), окончивший с серебряной медалью Благородный пансион при Московском университете, вспоминает:

«Со стороны учителей и начальства также мало было назидательных примеров для молодежи: они относились к учащимся неимоверно грубо и сурово; в классах не только слышались самые грубые ругательства, но доходило нередко и до телесной расправы: за одно незнание заданного урока, за невнимание в классе учителя били линейкой по пальцам, драли за уши, а некоторые призывали в класс сторожей с пучками розог и тут же, без дальнейших формальностей, раздевали провинившегося и пороли не на шутку. Отвратительная эта операция производилась не в низших только классах, не с одними малолетними; подвергались ей и здоровенные, уже зрелые молодцы старших классов» (Милютин, 1997).

В дальнейшем система наказаний в гимназиях была регламентирована, но правила не всегда соблюдались.

Известный педагог Владимир Яковлевич Стоюнин (1826–1888), выходец из зажиточной купеческой семьи, учившийся в Санкт-Петербургском училище при церкви Святой Анны, писал, что «кроме многих легких наказаний за леность и шалости пользовались и другими, более чувствительными – обыкновенным сечением, карцером и сечением по ладоням. К двум первым прибегали редко, зато последнее было в почти ежедневном ходу» (Стоюнин, 1954).