Сильвия Энтони - Открытие смерти в детстве и позднее

Второй пункт моих аргументов против Пиаже состоит в том, что представление о смерти-как-случайном-событии в системе физико-механической каузальности – это не вершина, а промежуточная стадия с точки зрения развития концепции каузальности в ее связи с концепцией смерти. Правда, я не уверена, что правильно интерпретирую воззрения профессора Пиаже в этом аспекте. Очевидно, ребенок не в состоянии воспринять понятия, связанные со статистической вероятностью, или сам выработать такие понятия, побуждаемый любопытством по поводу смерти, – он становится способен на это не раньше подросткового возраста, если вообще когда-либо. Но он может, отказываясь от инфантильных магических иллюзий, начать воспринимать смерть как неожиданное, случайное происшествие, – причем, как указывает Валлон, не осознавая никакой угрозы для себя лично, пусть даже утверждая или соглашаясь, что все люди смертны:

Мертвые и те, кто умирает, воспринимаются как отдельная категория индивидов. Нередко она совпадает с категорией стариков. Разумеется, детям часто внушают, что старость – предварительное по отношению к смерти состояние. Ребенок может начать ассоциировать смерть с собой через цепочку представлений: старые люди умирают – он сам состарится – он сам умрет. Это логический процесс, но хотя он формально сходен с процессами классической логики, обычно это все же не дедукция как таковая, а то, что Стерн [339] называет трансдукцией, форма, очень характерная для детского мышления. Базисное исходное утверждение не формулируется. Вывод: «Я тоже умру» достигается через «Я тоже состарюсь», без участия генерализации «Все люди стареют, все люди умирают».

Процесс, который Стерн наблюдал в раннем детском мышлении, подтверждает точку зрения Спирмэна [340] , что на самом деле индукция как таковая не практикуется: при использовании индуктивных процессов либо индукция следует за предшествующей дедукцией, либо (что, по мнению Спирмэна, происходит чаще) она основана не на единообразии природных событий, а на единообразии причин. То есть если ребенок делает рациональный вывод о собственной смертности в результате размышлений о последствиях старения, то обычно первый тезис – не Все люди смертны (единообразие природных событий), а Что приводит к твоей смерти, то приведет и к моей (единообразие причин).

Вывод неприятный. Но, кажется, он оставляет лазейку. Базируя индукцию на единообразии причин, мы с уверенностью утверждаем нечто, что, в конце концов, может быть лишь вероятностью. Собственно, истинная индукция сама по себе ничего не доказывает, кроме единообразия статистического рода, которое всегда оставляет шанс ускользнуть, пусть даже бесконечно малый. Поэтому ребенок отказывается от индукции, основанной на причинно-следственных отношениях, и обращает внимание на универсальность природных законов, которая представляет собой дедукцию, извлеченную из индуктивного процесса, – отнюдь не ради принятия, но в надежде опровержения неизбежности смерти, его собственной смерти. (Это мой третий пункт.)

Я не хочу сказать, что ребенок сознает эти процессы, но его мышление может им следовать. Думаю, протоколы супругов Кац могут послужить иллюстрацией. Уже приводилась беседа (гл. VIII, стр. 209), в которой Теодор спросил, приходят ли животные, как и люди, к концу, а затем сказал очень печально, что он не хочет умирать, и получил ответ, что ему умирать не обязательно. Записанный спустя два месяца разговор показывает, что мальчик не перестал раздумывать над вопросом о том, как избежать смерти:

Обнаружив отсутствие единообразия в предполагаемых природных событиях, Теодор получает возможность отрицать действенность закона, который, как он хорошо понимает, может твердо базироваться только на универсальности. Он справедливо считает, что «грубо» подвергать сомнению зрелость его ума после такого интеллектуального достижения. Ибо хотя его довод слишком сходен с традиционными теологическими аргументами, чтобы быть исключительно его творением, логика мысли, очевидно, порождена его собственным спонтанным импульсом.

Рассуждения Теодора основаны на дедукции, хотя он выражает ее не столь четко, как Бен в возрасте 5 л. 10 м. (стр. 254). Однако мышление Теодора, стимулируемое желанием избежать смерти, выглядит более развивающимся, более устремленным к зрелости: он обобщает свой тезис на все человечество, что свидетельствует о формировании концепции универсального правила. Представляя себе человечество, Теодор явно включил в него и себя, отказавшись от эгоцентризма. Далее, он осознал, что человечество в целом заключено в рамки неизбежности, хотя эта мысль была допущена в сознание только вместе с надеждой ее отрицания. Как и Бен, он отдавал себе отчет, что его мышление само по себе было крупным успехом.

Американские гангстеры в художественной литературе, а может, и на самом деле, называют свой пистолет «Старина равенство» [342] . Функцию, которую «Старина равенство» выполняет на практическом уровне, концепция смерти выполняет на интеллектуальном уровне, – мы можем назвать ее «Старина всеобщность». Это динамическая функция ее содержания, посредством которой она продвигает вперед интеллектуальное развитие. Динамика определяется желанием индивида не умирать.

Мышление, продвигающее вперед интеллектуальное развитие, может быть отнесено к разряду творческого. Мыслительный ряд является творческим вследствие отношения между содержанием и порождающими его условиями. Генерализация, состоящая в том, что все люди должны умереть, но если это не так, то и сам индивид может избежать смерти, может быть квалифицирована как творческая, если сделана шестилетним ребенком, но в устах взрослого она является банальностью.

Слова королевы Гертруды многозначительны благодаря самой своей банальности. После того, как общий факт стал привычным, во всяком его конкретном частном случае, относящемся к любимому объекту, эта общность отодвигается уникальностью потери. Верно и обратное. Если взгляд на ситуацию как на универсальную ощущается уместным, значит, любовь отсутствует. Королева выдала себя. Публика это замечает, да и Гамлет тоже, пусть наполовину бессознательно.