Сильвия Энтони - Открытие смерти в детстве и позднее

Однако реакция ребенка на убийство животных может быть более глубокой и длительной. Она даже может повлиять на его поведение в течение всей жизни. Конечно, если вегетарианство предложено ребенку как семейная норма и добровольно соблюдается им в других окружениях, то психологическое значение этого поведения, конечно, иное. Один из возможных источников конфликта устранен, другой замещен. Однако избегание источников конфликта – не главная забота с точки зрения благополучия детей. Личностная адаптация в контексте сложной культуры требует неизбежных выборов между конфликтующими побуждениями. Главная задача – развитие процесса принятия решений, с тем, чтобы его результаты были по сути удовлетворяющими и относительно стабильными.

Значение животных для эмоционального развития ребенка было отмечено Фрейдом и позже продемонстрировано в ряде исследований. В детской фантазии крупные животные обычно репрезентируют родителей, а мелкие или молодые – его самого либо сиблингов. Эти идентификации помогают понять действия и страстные реакции детей, такие как горе или наслаждение, связанные с убийством животных для еды, для развлечения или для защиты; избиение или убийство мелких животных ребенком; выражение любви к убитым животным. В обществе, где самые горячие выражения гуманизма связаны с заботой о животных, реакции взрослых на поведение детей по отношению к животным могут быть особенно непродуманными. Отказываясь поощрять активную жестокость – из сочувствия к страдающим животным либо с намерением преподать ребенку урок социальных mores [429] ради его собственного будущего блага, – взрослый, безусловно, поступает разумно. Чего о нем никак нельзя сказать, когда он предполагает или даже убежденно заявляет, что жестокость предвещает грядущую перверзию. Данная идея безосновательна, а высказывание ее может принести вред. Наблюдения, подтверждаемые также и биографическими данными, такими как в приведенном выше фрагменте из автобиографии Дарвина, свидетельствуют: ребенок, который бьет щенка, топчет золотую рыбку или убивает котенка, не является непременно и даже предположительно аномальным; вероятность, что в дальнейшей жизни он проявит садизм, мазохизм или любую другую перверзию, для него не больше, чем для любого другого ребенка.

Идентификация ребенка с детенышами других видов имеет основания в реальности, сила которых была вполне понята лишь недавно, в связи с исследованиями природы и последствий тревоги. Маленький ребенок обычно думает о смерти в понятиях агрессии или сепарации, или комбинации одного и другого. В любом случае возникает тревога. Психиатрические исследования влияния на младенцев разлуки с матерью или замещающей ее фигурой показали, насколько глубокими могут быть последствия тревоги. Эти работы побудили зоологов к изучению эффекта стрессовых ситуаций на незрелых животных, находящихся с матерями или разлученных с ними. Поразительные результаты этих экспериментов говорят о глубине биологических корней тревоги смерти, переживаемой как сепарация от родительских фигур.

Аналогию между ягненком и ребенком не следует проводить слишком далеко. Тревога по поводу сепарации от матери проявляется наиболее остро в возрасте, когда представление о смерти еще отсутствует. В период формирования концепции смерти ребенок уже способен воспользоваться защитами от тревоги смерти, предоставляемыми социумом. Человеческий младенец не зависит настолько исключительно от матери, как детеныши животных. В благоприятных условиях ребенок расширяет круг людей, от которых он может зависеть. К сожалению, в современных индустриальных обществах эти условия присутствуют все реже. Мобильность рабочих мест, ограничение рождаемости и государственные проекты массового строительства недорогого жилья, благодаря которым молодые семьи перестают жить поблизости от старшего поколения, – все это препятствует сохранению расширенного интимного круга ребенка и ведет к увеличению встречаемости и силы ранней тревоги, связанной со смертью как сепарацией.

У детей младше семи лет процессы отрицания могут облегчать сознательное принятие неизбежности собственной смерти. В одном из приведенных случаев они сыграли очень благоприятную роль. В трех проявлялась тревога, преодоленная с помощью матери, поощрявшей отрицание или по крайней мере соглашавшейся на него. В одном случае, принадлежность которого к этой категории на самом деле сомнительна, потребовалось психиатрическое лечение. Процесс принятия через отрицания был описан Фрейдом и Ференци как основанный на защитном механизме обращения в противоположность, что Фрейд [430] демонстрировал на одном из собственных сновидений, в котором любовь заняла место смерти, а выбор заместил необходимость. Этот механизм запечатлен в языке: например, в греческом слова, обозначающие радость и смерть, различаются только ударением и родом, а также греческое «радость» близко к итальянскому слову «дорогая» [431] . Вездесущие бессознательные защитные механизмы – смещение и отрицание – в детстве временно могут стать осознанными. Отрицание привлекается как средство уменьшения стресса в процессе, который, подобно родам, хоть и не является патологическим, нередко мучителен.

В некоторых случаях беспокойство о будущем психическом здоровье ребенка бывает оправданно. Д-р Сула Вольфф [432] думает, что «сама по себе утрата в детстве… по-видимому, не предрасполагает индивида к развитию депрессии, как считает Боулби. Она может, однако, способствовать патологическому развитию личности». Вольфф указывает на неблагоприятные последствия наличия у ребенка только одного родителя и цитирует Марриса, который писал, что даже относительно обеспеченным вдовам приходится содержать свои семьи на слишком ограниченные средства.

В нескольких случаях в моем раннем исследовании был заметен непосредственный психологический эффект потери родителя или сиблинга. Здесь эти данные могут быть дополнены случаем более младшего ребенка. Выше упоминался восьмилетний Бернард, у которого, как было обнаружено, смерть отца инициировала сильные чувства вины, притупив способность интерпретировать ситуации на адекватном для него интеллектуальном уровне. У девочки того же возраста именно смерть отца, вероятно, вызвала состояние, напоминающее начальную стадию мании. У более младшего ребенка школьного возраста беременность матери, которой предшествовали смерти младших сиблингов, по-видимому, явилась причиной состояния невротической тревоги. Наконец, ребенок трех с половиной лет, который еще не начал задавать вопросы Почему, но проявлял сильное желание участвовать во всякой взрослой домашней деятельности, после смерти отца в течение краткого периода времени, встречаясь с действиями, прежде выполняемыми им с легкостью и удовольствием, начинал хныкать: «Я не могу это сделать!» [ДЗ 65].